Круглая Радуга (ЛП)

Поезд остановился. Здесь тупик. Всем беженцам сказано сойти. Они движутся заторможенно, но не противясь. Надзирающие, в кокардах свинцового цвета, делают своё дело молчком. А вот и огромный, потемнелый от древности отель, железный придаток путям и разъездам, по которым их сюда привезли... Шары фонарей свисают с опор  в тёмно-зелёной краске, чуть не дотягиваясь до загогулин жестяных карнизов, не включались веками… толпа движется без ропота, без кашля, по коридорам прямым и практичным, как проходы крупного склада… бархатистая чернота  перегородок направляет движение: пахнет постарелой древесиной, заброшенными коридорами, что вечно под замком, но вот теперь открыты вместить нахлынувшие души, веет холодом штукатурки, крысы здесь вымерли все до единой и только лишь призраки их, застыв как рисунки в пещере, втиснуты в стены упрямым свечением… беженцев отправляют партиями, на лифте—дощатую подъёмную платформу без ограждений вдоль краёв тащат вверх  старые смолёные канаты, что текут в ручьях блоков со спицами отлитыми из чугуна в форме Ss. На каждом из этажей беженцы гуськом сходят на коричневый пол… тут тысячи этих тихих комнат без света….

Кто-то замирает в отрешённом  ожидании, другие уже делят  невидимое помещение между собой. Ну и темнотища, да, хотя чего уж, кто будет глазеть на интерьер, если уж докатились до такого? Под ногами похрустывает застаревшая грязь города, напластования всего, что город изрыгал, чем запугивал, лгал своим детям. Как будто кто не слышал этот голос, такой весь задушевный из себя типа как  только между нами: «Да ты  и сам--то не верил, что спасёшься. Ладно, не юли, нам таки  всем уже известно кто мы и что. Да кому нужно спасать тебя, дружище...»

Выхода нет. Лежи и жди, тихо лежи, не шевелись. Визг с неба не смолкает. Когда случится, то будет темнота или с каким-то своим светом? Свет наступает до или после?

Но ведь уже светло. И сколько минуло уже с рассвета? Всё это время свет лился в дом вместе с утренним воздухом, что холодит сейчас его соски́: вот уже начал различаться сброд перепившихся гуляк, и в форме, и без, в обнимку с пустыми или недопитыми бутылками, кто-то свесился со стула, другой свернулся калачиком в нетопленном камине, те вон разметались на диванах, поверх затоптанных ковров, в шезлонгах на различных уровнях громадного зала, храпят и сопят на все лады вторящим самому себе хором, покуда свет Лондона, зимний тягучий свет, ширится в вертикальных переплётах окон, растекается по  слоям вчерашнего дыма, что до сих пор свисает, редея, с навощённых балок потолка. А разлёгшиеся по сторонам горизонталы, товарищи по оружию, разрумянились типа такой себе компашки Голландских мужиков, которым снится как они воскреснут минуты через две.

Он в  звании Капитана, имя – Джеффри («Пират») Прентис. Поверх него тёплое одеяло расцветки шотландского тартана  оранжево-ржаво-алого. У черепа его такое ощущение, словно тот отлит из металла.

Прямо над ним, на высоте четырёх метров, Тэди Блот вот-вот выпадет  через дыру, которую кто-то в грандиозном бзике выбил пару недель назад в эбонитовых дощечках балюстрады хоров. В полной отключке, Блот постепенно свесился через прогал головой, руками, туловищем, единственное, что всё ещё удерживает его там наверху, это узкий фужер для шампанского вопхнутый в задний карман и оттуда за что-то как-то там зацепился—

И тут Пирату удаётся принять сидячее положение на своей узкой холостяцкой койке и зыркнуть вверх. Вот же ужас. Просто ужасно бля… сверху доносится треск материи. Спецтренировки для исполнения особых заданий развили в нём мгновенность реакции. В прыжке из койки, он ударом ноги посылает катнуться её на колёсиках в сторону падения Блота. Рухнувший Блот шмякнулся тютелька-в-тютельку посередине под звучный звяк сеточных пружин. Одна из ножек отлетела прочь. «Доброе утро»,– отзывается Пират. Блот кратко улыбнулся и тут же засыпает, уютно завернувшись в одеяло Пирата.