Круглая Радуга (ЛП)

Но по пути домой в эту ночь, тебе хочется поднять его, подержать чуть-чуть. Просто подержать его, близко к своему сердцу, с его щекой у впадины твоей ключицы, спящего. Будто это ты, кто мог бы, как-то спасти его. И на минуту тебе уже без разницы как там тебя регистрируют. На целую минуту ты не тот, кем Цезари сказали тебе быть.

O, Jesu parvule,

Nach dir ist mir so weh . . .

Итак эта случайная группа, эти ссыльные и пацанва, у которых встал, хмурые гражданские призванные в среднем возрасте, мужчины толстеющие, несмотря на их голод, и оттого мучаются газами, грубые, сопленосые, красноглазые, больногорлые, мочевспухшие мужчины страдающие болью в крестце, от непробудного похмелья, желающие смерти офицерам, которых они искренне ненавидят, мужчины которых ты видел неулыбчиво шагающими в городах, но забыл, мужчины, которые тоже тебя не помнят, знающие, что им нужнее поспать, а не это выступление тут перед чужаками, выдают тебе это вечернее песнопение, достигают сейчас вершины своим высоким фрагментом некоей древней гаммы, голоса, накладываясь втрое, вчетверо, устремляются вверх, эхом наполняют всю пустоту церкви—никакого поддельного младенца, никакого оглашения Царства, нет и малейшей попытки согреть или осветить эту жуткую ночь, а только лишь, да будь мы прокляты, наш всегдашний шелудивый скулёж, предел всего, что способны выразить—слава Богу!—чтобы было тебе с чем вернуться к своему военному адресу, к своему званию на войне, по следам в снегу и отпечаткам шин, вступая, в конце концов, на путь, который ты должен создать сам, один в темноте. Хочешь ли ты этого или нет, и за какие бы моря тебя не забросило, путь домой….

* * * * * * *