Круглые кубики

За годы пребывания в Англии ребята четко усвоили одну важную деталь. В этой стране квартиросъемщику не могут отключить воду, даже если он годами не платит по счетам.

С ним будут судиться, ругаться, слать бесконечные повестки, но отключить не могут. Невозможно. Демократия, мать ее так. Основные потребности гражданина должны быть удовлетворены при любых обстоятельствах.

И вот как-то вечером сидели мальчики в своей халупе, набегавшиеся за день, уставшие, ужинали каким-то дерьмовым портвейном, закусывали лимончиком. Сидели и рассуждали о том, что же делать дальше. Вариантов на самом деле было не так много. Например, плюнуть на Лондон и уехать назад, в глухую английскую провинцию. Там жизнь намного дешевле и больше шансов найти работу. Или можно выехать из проклятого дома и снять что-то еще более дешевое. Хотя понятно, что дешевле может быть только картонная коробка где-нибудь на берегу Темзы. Можно попросить родителей о помощи. Но это значит – сдаться. Отпадает. Можно, наверное, еще что-то, но в голову ничего не шло.

Сидели, смотрели в потолок, думу думали. Но идей не было. Один из несостоявшихся дизайнеров, голубоглазый крепко сбитый Реваз, совсем не похожий на грузина уроженец Сухуми, утомившись слушать нытье товарищей, вдруг взобрался на шаткий ободранный стул и и начал с чувством декламировать:

– Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам:
Их селы и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам…

Мама Реваза была учительницей русского языка и все, что не удалось вдолбить в нерадивых учеников, не считавших русский язык предметом первой необходимости, вложила в единственного сына. Когда Реваз с неподражаемым грузинским акцентом читал Бродского и Мандельштама, замолкали даже самые законченные циники. Реваз готов был декламировать стихи днем и ночью, по первому требованию. По-русски он говорил очень плохо, путал падежи и окончания, но, читая стихи, совершенно преображался. Во всем облике появлялась абсолютно не свойственная ему стать, тело принимало горделивую осанку, щеки розовели. Сам Реваз говорил, что поэзия для него – некий маячок, указывающий правильный путь.

– Уверяю тебя, дорогой, на все вопросы есть ответ. Открой Омара Хайяма на любой страничке. Старик уже все сказал до нас, – успокаивал он убитого горем Витьку, когда того бросила девушка. – Смотри, что пишет:

…Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало…

– Ну, видишь? Какие тебе еще нужны доказательства, дорогой?!

Каким образом в простоватом, прямолинейном и скупом на эмоции грузинском парне сочетались такая истовая любовь к поэзии и невероятный, совершенно не свойственный его возрасту прагматизм, не знал никто. Это Реваз нашел хлипкий дом и уговорил хозяев сдать его нищим пацанам под честное слово. Это Реваз первым отыскал работу на каком-то складе и пристроил туда еще одного мальчика. И это Реваз в тот вечер, отхлебывая прямо из горла омерзительное пойло, декламировал «Песнь о вещем Олеге».

– А не попробовать ли нам одну хитрую комбинацию? – икнув, предложил самый младший и самый нищий из ребят – тонкошеий, хлипкий Слава, мечтавший стать ювелиром. Слава был генератором идей, выдумщиком и балагуром. Порой его фантазии были безумны, иногда он утомлял неиссякаемым жизнелюбием и вечно хорошим настроением, но когда Слава на три дня попал в больницу с пищевым отравлением, дом опустел.

Слава съел несколько упаковок просроченного творога, который выбросили на помойку в том магазине, где он трудился разнорабочим – мыл полки, разгружал коробки с продуктами, заполнял накладные. Работа была физически очень непростая, на перекусы времени особо не оставалось. Да и жалко было Славке деньги тратить на еду. Практически все заработанное, за вычетом своей доли за аренду (а оставалось-то там – кот наплакал) парень тратил на книги по истории ювелирного искусства.

Уже к вечеру у него начались дикие боли, и мальчики, привезшие его в госпиталь, были вынуждены оставить друга до выяснения. Выяснение продлилось три дня, и все это время у оставшихся вчетвером ребят было ощущение, что случилось непоправимое несчастье. Никто не шумел, не хохмил, не заливал пол в ванной комнате, не оставлял мыльной пены на раковине и не бросал носки рядом с сахарницей. Но было пусто и холодно.

И только когда похудевший, чисто выбритый Слава с хорошо промытым желудком и твердой уверенностью в том, что больше он не готов питаться на помойке, вернулся домой, домочадцы расслабились.