Круглый год

Филин это. И не дразнится он, и не пугает. Это тоже его весенняя песня. Наверное, она его подружке по душе пришлась, иначе с чего бы он так распелся? Человека, пожалуй, не найти, кому бы такая песня понравилась. Но филина это не смущает: не для нас поёт. Нам от этой песни страшно, а мелкий лесной народ, и пушистый и крылатый, и вовсе жуть берёт.

А вот, хоть и редко, в наших лесах, где поглуше, весенней ночью раздаётся вой, словно две дюжины котов подрались. Это рыси, наши крупные дикие лесные кошки. Два-три кота собрались, воют и друг друга когтями дерут. А кошка-рысь тут же сидит, наблюдает. То-то они перед ней свою удаль показывают, у кого когти острее и голос звонче.

Страшны ночные голоса. Зато как греют душу, веселят дневные песни. Совы и филины с первыми лучами солнца забираются в дупла дремать до темноты, в глухие места прячутся рыси.

Весна не только радует всё живое. Бывает, кое-кому и радость обернётся бедой. С крыши снежная вода под солнцем каплет, к вечеру прозрачными хрустальными сосульками замерзает. Растут они днём, с хрустом обламываются, падают, но нет от них беды. В лесу же, в поле снег днём сильнее подтаивает, зернится, а ночной мороз его сверху подмораживает. Коварна эта ледяная корочка — наст. К вечеру на снег, как всегда, упали и закопались тетерева, рябчики и глухари. Тепло под снегом, уютно им спится и не думается, что ледяная крыша крепко заковала их спальню. А утром… хорошо, если старый опытный тетерев сумеет под снегом прокопать ход к густой ёлке: под её лапами снег ещё мягкий, можно на волю выбраться. Часто гибнут бедные птицы в ледяном плену.

Но не всегда такая беда случается. И весеннюю радость лесные куры тоже чувствуют. Краса наших лесов, глухарь, спокойно завтракает, ему голод не грозит, зимняя еда всегда наготове: сосновая хвоя. С самой «вкусной» сосны за зиму почти всю ощиплют. Но вот завтрак кончен, расправил глухарь крылья и вниз на полянку слетел. Беспокойно головой крутит, шагает важно и крылом нет-нет и прочертит снег рядом со своим следом. Крепко чертит, на насте след остаётся. Кому близка жизнь леса, без слов понятно: весна взволновала великана. Скоро-скоро на заре послышится его негромкая весенняя песня, недаром алой кровью налились его брови. А на берёзах на опушке уже встречают солнце тетерева, тоже пробуют голоса, бормочут, переглядываются воинственно, но время битв ещё не пришло. В чаще к их бормотанью прислушиваются тетёрки. Ждут…

И наконец… весна расшевелила их по-настоящему. Огромные тяжеловесные петухи-глухари, и маленькие пылкие петушки-рябчики, и воинственные красавцы тетерева почувствовали: настоящее время тока пришло. А для охотников пришло долгожданное разрешение на весеннюю охоту.

Конец марта и начало апреля — совсем немного, около двух недель. Но сколько волнения! Сколько ружей вынуто из чехлов, вычищено до блеска! Охота на боровую и водоплавающую дичь — тетеревов, рябчиков и уток. Собак брать запрещено. Краса наших лесов — глухарь сюда не включён. Запрещение охоты на него полное, и срок окончания не указан: глухарей, как почти каждое живое существо в лесу, в поле, в реке, легче уничтожить, чем восстановить и размножить. Не один год пройдёт (в лучшем случае), пока охотники получат разрешение на отстрел — тоже в определённый и очень короткий срок. В ряде охотничьих хозяйств начали разводить глухарей, но пока это ещё опыты и очень небольшие.

Об охоте на глухарей мы знаем пока только по воспоминаниям старых охотников. Глухари вообще от людей подальше держатся и токуют в глухом лесу. Охотник шалаша не строит, с вечера выслушает глухаря и утром, чуть посветлело, осторожно, почти ощупью, чтобы не спугнуть птицу, подбирается к разведанному месту и замирает. Глухарь токует на толстой ветке сосны или осины, токует с увлечением, но то и дело прислушивается. «Тэ-ке…» и опять чаще: «тэ-ке», «тэ-ке…» Точно деревяшки стукают. И на песню не похоже. Вот замолк, прислушивается. Охотник не дышит. Сейчас глухарь и за триста шагов подозрительный шорох услышит и сразу сорвётся, улетит. Наконец, опять «тэ-ке, тэ-ке». В эту краткую минутку он ничего не слышит. Скорее! Прыжок, ещё прыжок, но песня коротка. Если охотник не успел до конца песни поставить на землю другую ногу — стой на одной, замри. И замирает. Опять песня, ещё скачок, уже ближе. И наконец — вот он, краса наших лесов, огромный, крылья распущены, взволнованно, едва видный в предрассвете, шагает по суку, поёт, зовёт. Та, которой назначена эта горячая песня, давно уже слушает, замерла неподалёку, ждёт. И она, если неловкий охотник не вовремя шевельнулся, — вспорхнёт, предупредит. Но охотник опытен, знает, когда можно скакать и когда нужно замереть. И вот выстрел. Тяжёлая птица с мягким стуком падает на землю. Ток кончен, ягдташ приятно оттягивает плечо. Как приятно будет рассказать дома об удачной охоте! Удовольствие немного испортит дочь. Осторожно потрогает неподвижную гордую голову с красными бровями, скажет грустно: «Такая красота. И как тебе не жаль было, папа!»