Круглый год с литературой. Квартал третий

Его научные интересы разнообразны. Его вклад в науку невероятно весом. Вместе с Н.С. Трубецким он создаёт новую отрасль в лингвистике – фонологию, которая различает признаки звуков, из каких состоят фонемы. Якобсон установил 12 бинарных акустических признаков, которые составляют фонологические оппозиции, являющие универсальными, лежащими в основе любого языка.

Как разъясняет Вячеслав Всеволодович Иванов, «язык возник как комбинация жестов и выкриков, которые превратились в фонемы. Эта идея принадлежит Роману Якобсону и Клоду Леви-Строссу: что человек от предков отличался тем, что он взял унаследованную от предков систему сигналов и надстроил над ней свой этаж: каждый звуковой сигнал при этом потерял смысл, но послужил строительным материалом для нового этажа».

Понимаю, что всё это слишком научно. Поэтому закончу сообщением о том, что Якобсон заложил основы еще одного нового направления в науке – нейролингвистики. А что это за направление, объяснять не буду.

19 ИЮЛЯ

День рождения Маяковского (1893), из-за которого я ругался, кажется со всеми моими друзьями.

Да я всё понимаю. Можно не писать стихи, а их «работать». Относиться к поэзии как к столярному делу. Кстати, кажется, в 1960 году выходила книжка Владимира Николаевича Турбина «Товарищ время и товарищ искусство». Там на полном серьёзе «делание» стихов сравнивалось с изготовлением табуреток.

Зачем? А чтобы снять некий мистический туман, окутывающий стихотворчество.

Блок писал об этой мистике: «На бездонных глубинах духа, где человек перестаёт быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, – катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные, процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир».

Услышать эти ритмические колебания, эти звуковые волны, по Блоку, может только поэт.

И правда:

Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре»,– сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер
в полную жуть
ушёл от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.

Казалось бы, какая связь между малярией и Одессой? О каких канделябрах, которые хохочут и ржут в спину, идёт речь?

А вот о тех, по которым засекаешь время. Они словно издеваются над тем, кто поверил любимой. «Приду в четыре»! Как же? А всё-таки, почему не пришла? Почему не идёт? Что здесь? Страх – до малярийного озноба – за неё прежде всего. И предчувствие какой-то сатанинской насмешки судьбы, которая выражена в этом хохоте, в этом ржанье канделябров.

Стихия так же бредово неспокойна, как и герой. Как он, она тоже ушла «в полную жуть».

А в какую «жуть» ушли эти строки:

Лишь лёжа в такую вот гололедь,
Зубами вместе проляскав -
Поймёшь: нельзя на людей жалеть
Ни одеяло, ни ласку…

Вроде всё сказано правильно. Но только почему «лишь»? В любой мороз, в любой холод, понимаешь, что людям нужно тепло. А уж то, что к людям нужно быть ласковым, – это почти аксиома. Или скажем так, – неопровержимая нравственная проповедь.

Та и та цитата принадлежит Маяковскому. Разница только в том, что Мария – героиня дореволюционной поэмы. А радетель о том, чтобы всем людям хватило одеял и ласк, – герой послереволюционной.

Страсть уступила некой инвентаризации хозяйчика, в которого, хотел или нет, превратился Маяковский, с головой бросившийся в быт, почувствовавший себя ответственным за то новое, что принесла стране революция.

Можно, наверное, оставаться поэтом и в комчванстве, и раздавая тычки и зуботычины «дряни», и утверждаясь над другими людьми планеты, которым не выпало счастье жить в стране социализма.