Круглый счастливчик

Мысль насчет стремления к счастью теперь казалась Кудрину неубедительной. Он вспомнил чьи-то мудрые слова о том, что человек за свою жизнь должен вырастить ребенка, посадить дерево и написать книгу, и пожалел, что они не пришли ему в голову полчаса назад.

«Ну, а сами для чего живете, Александр Федорович? — спросил он себя, сворачивая на родную улицу Пирогова. Ответ был прост. — Живу, чтобы писать! Пять страниц ежедневно… А зачем? А затем, чтоб вышла книжка. Ну, а дальше? Дальше — новая книжка. И так до самого конца. Не слишком ли просто, Александр Федорович?..»

Стало ясно, откуда досада: шестнадцатилетний юноша задумывался над тем, что не должно было давать покоя ему, Кудрину. А он и не помнил, когда последний раз ломал голову над вечными, мучительными вопросами… Были пять страниц в день и торопливая жажда успеха, но не было времени остановиться, осмыслить, оглядеться.

«Инженер человеческих душ! — бичевал себя литератор. — Душевед на палочке!»

Домой он вернулся недовольный собой.

— А у нас гость! — громко объявила жена, как бы демонстрируя радость и, одновременно, предупреждая мужа. Кудрин, снимавший ботинки, не успел выпрямиться, как кто-то, пахнущий табаком, навалился на него, рыча: «Дави писателей!».

Кудрин сразу узнал знакомый голос. Миша Марченко, институтский товарищ, похожий на Карабаса с укороченной бородой, смотрел на него грачьими глазами.

— Ну, ты даешь… — сказал Кудрин, погладив заметное брюшко Михаила.

— А ты все такой же Кошей! — парировал Марченко.

Исполнив этот традиционный обряд, они уселись на диван и, пока супруга Кудрина накрывала стол, повели неторопливый разговор.

— Лечу в столицу, — сообщил гость, закуривая. — А пересадку решил сделать у вас, чтоб поглядеть, во что ты превратился. Через два часа опять в небо, а тебя все нет и нет, ну, думаю, не свидимся…

После института Марченко уехал в Улан-Удэ, там и остался, дотянув до главного инженера геолого-разведочного управления. Виделись они за эти годы раза три или четыре, писем не писали, только к Новому году неизменно обменивались открытками. Кудрин чувствовал при встречах, как они отдаляются друг от друга. Словно разделяла их полупрозрачная пленка: очертания видны, а разглядеть детали уже трудно.

Впрочем, Михаил, кажется, этого не чувствовал. Держался он свободно, будто они и не расставались, много и охотно рассказывал, приговаривая: «Вот тебе, Саня, сюжетик!». А Кудрин, особенно в первые минуты, испытывал внутреннюю скованность.

— Всем мыть руки! — с улыбкой объявила жена, и друзья, оживившись, покинули диван.

За столом дело пошло веселей. Они вспоминали свою институтскую жизнь, и хотя каждый раз эпизоды вспоминались одни и те же, друзья неизменно умилялись и жалели, что прошлого не вернуть.

— Что пишем? — поинтересовался Михаил.

— Да так, разное… — неопределенно ответил Кудрин. Он вдруг вспомнил сегодняшнее выступление в школе и спросил: — Для чего человек живет, знаешь?

— Анекдот, что ли? — Михаил заранее расплылся в улыбке.

— Нет, не анекдот, — Кудрин помедлил, как бы сомневаясь, рассказывать или не стоит, затем описал свою встречу с учениками и диалог с Шалаевым. Марченко слушал молча, лицо его то исчезало в табачном дыму, то проступало из облаков румяным ликом языческого бога.

Выслушав, он вдавил сигарету в пепельницу и сказал:

— Извини, старик, но про счастье ты накрутил зря…

— Почему зря? — с некоторой обидой спросил Кудрин.

— Человек живет потому, что он вылупился на свет божий, и ничего другого выбирать ему не приходится. Я тебе больше скажу, — продолжал Михаил, накладывая в тарелку грибы. — Если человек занят делом, то у него и времени нет думать про счастье. Да, что это такое — счастье-то? Сегодня тебе хорошо, завтра — плохо, потом опять хорошо и так далее, пока не поступишь в распоряжение дамы с косой…

Кудрин заметил, что это вульгарный подход, что каждый человек имеет свое представление о счастье и хочет быть счастливым, осознанно или неосознанно, но хочет.

— А у меня, Саня, такого представления не было и нет! — с торжеством заявил Марченко. — Чтоб дети были здоровы — это я понимаю. Чтоб на работе никакой хурды-мурды — тоже ясно!

Он засмеялся.

— Ты не о том, старик. — Кудрин поморщился. — Я же тебе о счастье с большой буквы толкую. Как говорится, о Синей Птице!

Михаил усмехнулся:

— Поторчал бы ты, Саня, сезон в тайге, покормил бы с нашими парнями насекомых, поспал бы в сырой одежде — тогда и потолковали бы про Птицу! Нечего, Саня, в эмпиреях витать… — Он подмигнул Кудрину. — Ты не обижайся, это я так… Ты же знаешь, философоствовать я никогда не любил. — Он взглянул на часы. — Ну, старик, мне пора на лайнер.

Кудрин проводил друга до такси, и они расстались, крепко обнявшись на прощание.