Кругосветное путешествие юного парижанина

— Не в обиду вам будет сказано, но ведь говорят: парижанин забывает свой желудок дома, и слово «шкилетик» вовсе не оскорбительное. Посмотрите: я настоящий парижанин, поэтому вовсе не жирный.

— Черт побери! Парижанин! Какими судьбами! Дай же обнять тебя, мой старший брат!

Неизвестный, казалось, был тронут теплым отношением Фрике.

— Продолжайте же, друг мой, — с чувством произнес Андре, предаваясь дорогим воспоминаниям.

— Так вот, — продолжал рассказчик, — капитан Люка, тоже парень что надо, распорядился вести наблюдение. Значит, так. Все четверо уже спускались со ската бруствера, шли индейской цепочкой, с разряженными ружьями, но с примкнутыми штыками, ведь стрелять было категорически запрещено. Первым двигался лейтенант, за ним эльзасец Бик, вы, месье Андре, ну, а потом я.

Ночь была чернее жерла девятнадцатисантиметрового орудия. У могучего эльзасца башмаки при каждом шаге издавали «крак, крак!», как лошадь, жующая овес.

«Слушай, — сказал ему лейтенант, — из-за тебя нас всех тут подстрелят…»

«Да не бойтесь, лейтенант, буду тише воды ниже травы!»

Мы подошли; слышно было, как пруссак ходит, покашливает, тяжело дышит. До него оставалось всего двадцать пять шагов. Момент настал! Не тут-то было! Только мы приготовились схватить часового, раздался выстрел со стороны французских позиций, и в ветвях просвистела пуля.

— Стой! — крикнул часовой.

Мы замерли. Уж не везет, так не везет: оказывается, в десять часов все наши орудия должны были открыть огонь… В этот миг Исси, Ванв, Монруж, Бисетр[405] и редут Иври подняли такой гром, словно сам дьявол вступил в бой.

Короче говоря, вернулись мы гораздо быстрее, чем шли туда. В ста метрах от траншеи нас встретил обеспокоенный капитан Люка… В общем, в тот день вам так и не удалось стать обладателем ружья Дрейзе[406]. На ночь я завернулся в баранью шкуру и устроился на снегу, огородив местечко прутиками, вы же улеглись рядом с месье Дезессаром и спали как убитые до побудки, несмотря на пушечную пальбу.

Андре слушал собеседника, все более волнуясь.

— Значит, ты — Бернар, ординарец Дезессара! Ведь это ты ходил с нами!.. Ты укрыл нас ночью своим плащом! Мой храбрый Бернар! — протянул молодой человек руки. — Какое счастье, что мы опять встретились!

— И я очень рад, месье; вот ведь как в жизни бывает…

— Помнишь, Бернар, как ты возвращался через питомник Дефрен из сиротского дома в Витри и нес полный котелок кофе?

— Да! Да! Боже! Вот потеха!

— И ты называешь это потехой?! Пруссаки открыли огонь. Одна из пуль пробила котелок насквозь, и кофе потек с обеих сторон, а ты, не думая об опасности, попытался, без особого результата, закрыть пробоины пальцами. И под градом пуль принес-таки котелок, хотя и на три четверти пустой!

— Я до сих пор жалею, месье, что вам тогда не досталось кофе[407].

Фрике слушал навострив уши.

— Стоп! — раздался вдруг голос лоцмана, и разговор прекратился.

ГЛАВА 4

Предательство. — Пять на пять. — Жандарм, несмотря на морскую болезнь, отлично выполняет свой долг. — Пленный. — Что представляет собой атолл. — Гигантские труды бесконечно малых существ. — Дело идет к концу. — Склеп для «корабля-хищника». — Вперед! — Подводная разведка. — Мина. — Путь свободен. — Пехота в деле. — Невидимые, но опасные противники. — Взрыв мины и его последствия. — Тот, кого уже не ждали.

Одновременно с возгласом лоцмана перед судном, метрах в десяти, пронесся какой-то предмет, до пассажиров долетел звук, напоминающий выдох кита или шорох проносившегося снаряда.

— Пора! — произнес рулевой.

В этот момент скала, находившаяся в трех или четырех кабельтовых, раскололась. Послышался глухой взрыв, в воду свалился огромный камень, на мгновение появилось белое шарообразное облачко.

— Похоже, — заявил Фрике, — пошел стальной дождь.

— Снаряд ударного действия довольно крупного калибра, — заметил матрос Бернар.

— Да, — подтвердил доктор, — предназначался нам.

— Какой черт забавляется, принимая нас за буй, по которому ведется учебный огонь?

— Но тут ведь не полигон.

— Нет. Правда, неподалеку могут быть пираты.

— Невозможно.

— Возможно.

Второй более прицельный выстрел снес опору бушприта.

— В конце концов, какого дьявола нас обстреливают? — прорычал взбешенный гамен.

— Судно по правому борту, — произнес лоцман, который, подобно Кожаному Чулку[408], говорил мало, а смеялся беззвучно.

— Ну вот, теперь мы превратились в дурачков!..

— Фрике, мальчик мой, говори только о себе, — заметил доктор. — Наша всем известная скромность не позволяет принять этот комплимент, скорее… лестный, чем заслуженный.