Круговая подтяжка

Валентина Николаевна почему-то настолько твердо была уверена, что сейчас, сию минуту, немедленно увидит своего сына Алешу, что, открыв дверь, в первое мгновение даже не поняла, что перед ней бывший коллега, Аркадий Петрович Барашков. Она некоторое время стояла в дверях, вглядываясь в Барашкова и не узнавая его. Он, предполагая, что его сюрприз – явиться без предупреждения – действительно удался, громко и радостно засмеялся, но потом что-то неуловимое, нечто странное, идиотическое в лице Валентины Николаевны насторожило его.

– Тина! Ты что, не узнаешь? Ведь это же я, Аркадий!

Действие его слов оказалось вовсе не таким, на какое он рассчитывал. Валентина Николаевна вдруг смертельно побледнела, схватилась за сердце и стала сползать на пол по дверному косяку.

– Черт побери! Что с тобой? – Он бросил на пол свою старую спортивную сумку, схватил Тину под мышки и потащил в комнату. – Есть кто-нибудь? – зычным баритоном заорал было он и, поняв, что они одни, положил Тину на кровать, заглянул в зрачки, нащупал пульс и немного успокоился. – С каких это пор ты меня так пугаешься? – Быстрым шагом Аркадий прошел в кухню, наугад открыл какие-то шкафчики в поисках лекарства, но ничего не нашел. Тогда он порылся в карманах, извлек замусоленную от долгого хранения упаковку валидола в серебристой фольге, извлек таблетку и засунул ее Тине в рот. Подождал пять минут.

– Ну что? Тебе лучше?

– Лучше. – Она сглотнула и провела потной рукой по своему холодному лбу. – Что это со мной было? Меня тошнит и сердце колотится.

Барашков еще раз нащупал ее пульс.

– Когда-нибудь раньше с тобой так было?

Она улыбнулась:

– А я что, помню? Плевать. Сейчас пройдет. Я пойду приготовлю чай.

– Да уж лежи. – Барашков прошел в кухню сам. Мимоходом оглядевшись, оценил пьиь и запустение, высохшую заварку в коричневых разводах на дне старого чайника, отсутствие припасов в холодильнике, съежившиеся от старости крошки хлеба на разделочной доске. «Д-да-а, что-то не в порядке в этом доме», – подумал он, вспомнив ухоженность и уют прежнего Тининого жилья, огромную кастрюлю с «дежурным» борщом для мужа и сына, которую она готовила перед тем, как уйти на дежурство, обязательный кусок колбасы для собаки, нежнейшее творожное печенье к чаю. Сердце у Барашкова защемило.

Немного заварки он все-таки отыскал. Вымыл чайник, вскипятил воду, заварил чай. За неимением специальной куклы накрыл чайник старым полотенцем. Пока он возился, Тине полегчало. Она приподнялась и села в постели, навалившись спиной на подушки.

– У тебя в кухне, мягко сказать, пустовато! – заметил Аркадий, входя с подносом.

– Говоря откровенно, в моей квартире даже мыши не водятся. – Она попыталась легко и беззаботно улыбнуться. – Да это и к лучшему, меньше шансов поймать вирусный гепатит! Мыши – разносчики всякой дряни!

Барашков пристроился сбоку, поставил поднос прямо на одеяло.

– Какой запах! – мечтательно проговорила Тина, втянув носом пар. – Чай старый, а аромат еще остался.

Барашков не поддержал разговор – он думал о другом.

– Что это за подозрительные сердцебиения? – спросил он, когда Тина перестала дуть на чашку и сделала первый глоток.

– Сама не знаю. Я ужасно рада, что ты пришел. Признаться, я живу тут одна, и нет у меня желания принимать гостей. А вот ты приехал – и я рада. С другими не так.

– Ты не ответила, – настойчиво взял ее за руку Барашков. – Говори, что с тобой.

Тина вздохнула.

– Наверное, вегето-сосудистая дистония. Сейчас все этим страдают. Когда ты позвонил, я резко соскочила с постели, вот давление и метнулось. – Она помолчала. – Я почему-то решила, что приехал Алеша.

– Судя по всему, он нечасто балует тебя визитами? – Барашков смотрел на нее мрачно.

– Я не сержусь. Ему всего девятнадцать лет. Он еще плохо соображает. Делает то, что ему велят. Сказали – мать плохая, значит, плохая. Но я не в претензии. Наверное, они все правы. Что я была за мать? Вечно на работе.

– Что ты всех оправдываешь? Сказала тоже – плохая мать! Уж я ли не знаю твоей жизни, как и ты моей? Ты ни в чем не виновата.

Аркадий хотел еще сказать, что девятнадцать лет – это вовсе не мало. Что он сам в этом возрасте уже женился, а в двадцать стал отцом и кормильцем семьи, но посмотрел на Тину и ничего не стал добавлять. И вообще, его поразила произошедшая с ней перемена. В его представлении Тина была молодой, привлекательной женщиной, но сейчас перед ним сидел глубоко больной человек. Он не мог профессионально не оценить и расплывшиеся черты лица, и потухший взгляд, и дрожь некогда крепких пальцев. Но самое главное, что Барашкова поразило в Тине, – ее безжизненность, абсолютное равнодушие к самой себе и всему происходящему. Аркадия это напугало, и он решился спросить прямо:

– Скажи, я спрашиваю тебя не из любопытства, но как врач, что с тобой происходит? Ты чем-то больна?

Тина как-то потерянно усмехнулась.