Круговерть бытия 2

Нельзя конницей штурмовать здесь. Лошади не люди, это пехотинцы могут переправиться в любом месте, а лошадям нужны удобные съезды к воде. По обоим берегам. А все они уже пристреляны. Как только мы сгрудимся — по нам долбанут картечью. И воде мы не сможем быстро передвигаться. Начнется мясорубка. А на том берегу на подъеме нас ждут не только пушки, но и убийственные залпы турецкой пехоты.

А конница не воюет ночью. Так что, мы будем при отличной видимости изображать из себя мишени. И умоемся кровью с головы до пят. Тут бы несколько батальонов штурмовой пехоты, чтобы они ночью скрытно перебрались на тот берег и ударили туркам с боков, уничтожив артиллерийскую прислугу. Я, конечно, не Ганнибал, но умею сложить два да два в вопросах диспозиции и маневра.

Но нет у нас этой пехоты. Летим мы в рейд, сломя голову. Выступаем под куполом цирка одни и без страховки. При таком маневре, как наш, минута решает судьбу всей компании. Отойдут турки и заблокируют перевалы и снова мы окажемся словно зверь в клетке. Приходится идти на жертвы.

Выбирать не из чего. Предстояло смертельно опасное предприятие. Да и «нет пророка в своем отечестве».

Как гласит старинный лозунг анархистов: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих». У меня на заводной лошади находилась, приобретенная по случаю, австрийская кавалерийская кираса. Приобрел я ее в целях безопасности, чтобы нитроглицерин помешивать. Все ж какая-то защита. Для туловища. Хотя, если руки, ноги и голову оторвет, то и туловище осиротеет.

Австрийские кирасы здесь считаются дрянью. Так как они состоят из одной, передней половинки. А Наполеоновские войны показали, что в конной собачьей схватке тебе может и по спине прилететь. А еще иногда и отступать приходится. Так что потери в обычных сшибках у австрийских кирасир против французов ( у которых кираса состоит из двух половин) были один против восьми. А при поражениях и вовсе 1 к 12. Но мне тут придется переть во фронт, грудью, так что мне и такая вещь поможет.

Я — немного параноик в сфере безопасности. Поэтому, сразу после приобретения, прокипятил кирасу в котле с селитрой. Заворонил доспехи. Нечего сверкать сталью на весь белый свет. Сейчас же я перед боем решил переодеться. Достал кирасу, смазанную, чтобы не ржавела, маслом и по примеру незабвенного Ипполита Матвеевича бросил ее в пыль. И хорошенько поелозил. Теперь моя кираса выглядела как хорошо запылившийся сапог. Хрен поймешь, что там сталь. Не люблю я выделяться.

Одел доспех, взял свою вороную лошадь, так как нечего в яркое пятно пули приманивать и готов изображать из себя героя. Пойду в первых рядах. В числе «охотников», самых отчаянных казаков. Тайно, чтобы батя не узнал и ногайкой меня не вздул.

"Иди туда, куда укажут

Господь, начальство и черед,

Когда же в бой лететь прикажут,

Благословясь ступай вперед!.."

Стоял обычный летний день, 7 июля. Мы быстро построились и ринулись на форсирование реки. Тут все зависит от скорости. Картечь максимум бьет на 300 метров. Дальняя. Ближняя — на 150. Пушки дают два выстрела в минуту. Против нашего полка из 280 казаков — турецкая батарея из 12 пушек. Минута и у нас 144 человека выбьет. Две — и всего нашего полка не станет. Совсем. Шансов на удачный исход — десятые доли процента.

Так что мы сразу разогнались на максимальной скорости, только ветер за ушами свистел. Земля загудела под ударами конских копыт. Подняли мы и изрядное облако пыли, которое несколько размоет визуально наши порядки. Может турки лишний раз промажут. Многие казаки знают, что будут сегодня убиты, но не хотят оставить ряды своего полка, который очень любят и уважают.

Полк для нас — и знамя и Родина. Служащие в нем казаки и офицеры — все дети одной семьи, все соседи и односельчане, меняющиеся только очередью, но никогда не переменяющие знамени. Полковая слава дорога нам и как воинам, и как дончанам.

Для нас нет слова «невозможно». Каждый из донцев, подобно древним русам, готов положить жизнь «за други своя». Каждый из нас утрет нос Куперовскому следопыту. О таких молодцах мы все слышали в детстве в сказках. Казак проскачет сто верст за день, без всякой лодки переправится через широкую реку, неслышной поступью, ночью, как кошка, прокрадется через неприятельские цепи и выкрадет вражеского генерала прямо из его палатки.

Эх! «Это знамя, знамя полковое, командиры впереди…» Казачья вольница, глядит на нас с полкового флага. Сабля, пищаль, да рог с вином — чтобы забыть все тягости дальних походов. Да бочонок Цимлянского — роскошь недавних лет. Под таким флагом, и сгинуть не жалко. Оттого и вскипает ненависть к «турецкой сторонушке». Покажем нехристям «киммерийский мрак!»

Началось! Османы без малейший колебаний открыли ожесточенный огонь. Вражеский берег загрохотал. Гремели батареи, и столбами пошел белый дым к синему небу. Действительность ужасным кошмаром ринулась на нас. На нашем берегу — фонтаны земли и пыли от разрывов снарядов смешиваются с облаками порохового дыма. Содрогалась сама земля, нещадно исхлестанная железным и свинцовым градом.