Круговерть бытия 2

Но мне свои мнения приходилось тщательно держать при себе. Так как, власть, которая не бьет сапогом по морде, не сечет шпицрутенами, не высылает людей тысячами в Сибирь, посчитали бы у нас «ненастоящей властью».

Все эти глобальные события я пережил в лагере под Адрианополем. Казаки, как обычно, составляли линию аванпостов. Такова уж наша судьба — первые мы наступаем, зато последние отходим. Мы же тут выполняем роль команды быстрого реагирования на нештатные ситуации.

Если бы в Русской императорской армии единственным критерием производства в следующий чин была личная храбрость, то я быстро дослужился бы до главнокомандующего. А так я по-прежнему оставался простым хорунжим. То есть, подпоручиком. Я, конечно, уже заработал много баллов, чтобы претендовать на чин сотника, но мне его обещали только на следующий год. Не раньше.

Да и то сказать, по штату в нашем полку полагалось 500 человек, включая нестроевых. То есть обоз, квартирмейстера, писаря, лекаря и прочего люда. И 450–480 бойцов, включая офицеров. А сейчас у нас бойцов оставалось всего 220.

Правда, и офицеров тоже был некомплект. Так хорунжих вместо пяти было только четверо. Но сотников было целых трое, как и есаулов. И это на фактические неполные три сотни. Кстати, сотник — не командир сотни, это просто заместитель есаула, который и командует казачьей сотней.

А сейчас на каждый чин должна быть вакансия. То есть хорунжего могут поставить помогать есаулу командовать сотней, а со временем и повысят в звании. Но не бывает есаула без сотни. Как и сотника. Нет вакансии — гуляй лесом.

И кроме того, меня вяло поругивали в штабе армии за безыдейность. Оттого, что я не дарил, доказывая свою лояльность, начальникам при штабе позолоченных портсигаров с памятными надписями: «Тайному советнику Святоворскому, в память о окончании сенаторской ревизии, в благодарность за содействие от общества Защиты Полинезии».

Нет, знаете, во мне этакого накала «патриотического монархизма». К тому же, я не был сыном графа или служителя культа. И мог понимать реальную природу вещей. А так же, в отличии от большинства русской элиты, был внутренне согласен не только на Крестьянскую реформу 1861 года, но даже на социализм. С человеческим лицом. Шведского типа. Поэтому, я всегда имел по «политграмотности» три с минусом. Чувствуешь себя каким-то изгоем.

Хорошо хоть тут никто пока не додумался обвинять меня в том, что я «недостаточно хороший коммунист». И на том спасибо. И как выражался Чадский в комедии «Горе от ума»: «Я странен, а не странен кто ж?» Да и наши предки всегда говорили: «Мы в Московском государстве никому не нужны и не годны и это знаем отлично.»

Я думаю, по примеру остальных господ-офицеров, «пролетариев умственного труда», если бы я выбрал для себя военную карьеру и желал в ней преуспеть, то легче всего было это сделать кропая верноподданные вирши:

"Взошла для нас заря.

Колени преклоняя

И в любящей душе

Молитву сохраняя:

Храни, Господь, Россию и царя!"

Валентин Катаев, автор повести на ниве приспособленчества «Белеет парус одинокий»

О Боже! Рифмы «заря — царя ( как вариант — Октября») идут по полтора рубля!

Хотя и кисловатая точка зрения Герцена, омерзительного «Лондонского затворника», мне тоже не нравится. Как-то я от него не в восторге. «Ври, да знай же меру!» Как и от самозванцев декабристов. Пусть сидят эти собиратели окурков. Мне этот дутый русский конституциализм кажется просто пузырем на соломинке.

Пустое. Как и бесплодье интрижек. Мужицкого гнева не избежать. Придет помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов — он разберется. «Судьба проказница-шалунья, определила так сама: Всем глупым — счастья от безумья, всем умным — горе от ума».

Дел у меня еще нашлось много. Как известно у меня оставалась только одна лошадь — Облак. Нужна была вторая. Тем более, что офицеру положено и с него требуют. Хотелось бы мне, по примеру Суворова, сказать: «Донской конь привез меня сюда — на нем я и уеду». Но не получается. А как в песне поется:

"А добрый конь — все наше счастье,

И честь, и слава казака,

Он нужен в счастье и в напастьи,

И за врагом, и на врага!"

Наши степные кони значительно легче и выносливее, и более пригодны для рейдовой войны.

Кажется, у турок имеется масса великолепных лошадей, чего уж проще приобрести новую. Но арабские и берберийские кони, хотя и красивы и резвы, но обладают одним существенным изъяном. Не привыкшие на Родине к водным преградам, они почти не умеют плавать. Хорош бы я был, если бы мне перед каждой речкой требовалось построить для лошади мост!

В меньшей степени это же относится к персидским и ахалтекинским коням. Лишь кавказские породы восточных лошадей, кабардинская и лезгинская удовлетворяли моим требованиям, но они были тут редкостью.