Круговой перекресток

В назначенную субботу Дашка позвонила и, натужно кашляя и сипя в трубку, поведала, что заболела. Я предложила заскочить, но Дашка наотрез отказалась:

– Боюсь заразить. Ужасно чихаю и сморкаюсь. Иди к Сухареву, передавай всем привет, веселись за нас двоих.

– Ладно, поправляйся, – мрачно пожелала я.

В глубине души я сердилась на некстати заболевшую подругу. Умом понимала: болезнь не выбирает времени, и все равно чувствовала бессмысленную обиду, словно Дашка совершила предательство. Мне не хотелось идти на тусовку одной, но отказаться было неудобно, да и подарок был куплен – симпатичный взрослый мужской ежедневник, не пропадать же добру…

Конечно, я опоздала. Долго перебирала тряпки в шкафу, размышляя, что надеть. Прежде у меня не возникало подобной проблемы – я попросту игнорировала тусовки. Но старая игра наскучила и закончилась, началась другая, с иными правилами. В конце концов я остановила выбор на короткой черной юбке самостоятельного пошива. Юбку ту я сварганила, пренебрегая известной формулой о семиразовом отмере, и была наказана за самонадеянность: вещичка получилась короче на несколько сантиметров, и из задуманной до колена превратилась в супермини. В остальном юбка удалась, сидела как влитая. Бабушка нахмурилась и сурово сказала, что приличные девочки не должны сверкать попой, но неожиданно вступилась мама:

– У Саши красивые ноги. Когда еще носить мини, если не в шестнадцать?

– Ты такое не носила, – припечатала бабушка.

– Я была толстой, разве забыла? – парировала мама, в последнее время усталая и резкая. – По крайней мере, все так говорили. Я всегда была толстой и некрасивой. А Санька другая. Красивая и стройная. Вот и пусть носит то, что нравится.

К юбке-супермини я надела связанный бабушкой супермакси-свитер, из-под которого эта самая юбка выглядывала как черная повязка. Получилось несколько дерзко, нескромно, но в целом очень стильно. Сверху накинула старый длинный плащ, дабы не шокировать впечатлительных прохожих, поскольку до сексуальной революции с ее непременной атрибутикой мини-бикини оставалось еще несколько лет. Напоследок сбрызнулась маминым «Диором» и была готова к выходу.

Дома у Сухарева я оказалась впервые. В холле на три квартиры стоял сигаретный чад, хоть топор вешай – дорвались детки. Из-за двери орала музыка, доносилось многоголосое ржание. Дверь отворил именинник, глаза блестели радостно и слегка туманно, похоже, первый тост произнесли без меня.

– Санька! – скользнул жадным взглядом по моим ногам восхищенный Сухарев.

Мне сделалось неловко в супермини, я пожалела, что не послушала бабушку. Скороговоркой выпалила поздравления, вручила подарок, сообщила, что Дашка приболела и прийти не сможет.

– Черт с ней, – сказал Сухарев.

Я прошла в гостиную – там царил интимный полумрак, вдоль окна громоздился заполненный яствами стол, под потолком вращался светоотражающий шар, разбрызгивающий серебряные искры. В углу, на диванчике, среди прочих гостей приметила Кузю, обнимавшего разомлевшую Вальку.

– Штрафную опоздавшей! – гаркнул кто-то из одноклассников.

Все подхватили – был бы повод. В отсутствие бдительного родительского ока примерные старшеклассники мгновенно превратились в обкуренное, разгоряченное выпивкой и скабрезными разговорами возбужденное стадо. Я была в этом стаде новой овцой.

Сухарев поднес бокал с шампанским.

– Пей до дна! – принялся скандировать народ.

Мне было шестнадцать, прежде я пила шампанское лишь два раза – на Новый год и собственный день рождения, немудрено, что безобидный шипучий напиток ударил в голову. Нетвердой рукой поставила опустевший бокал на стол, едва не разбив его о чью-то тарелку, рассмеялась. Стало ужасно весело. Я хохотала как дурочка по малейшему поводу, над шутками, которые прежде вызвали бы лишь презрительную усмешку. В лучших Дашкиных традициях разлила сок на светлую скатерть и едва не опрокинула вазочку с фруктами. И даже не стала возражать на очередную попытку Сухарева меня обнять – да пусть потешится именинник, от меня не убудет. Залпом осушила другой бокал, и на миг стол качнулся и поплыл в сторону.

– А нет ничего посущественнее лимонада? – вдруг громко спросил Кузя.

– Вон там. – Мишка махнул в сторону бара, явно не желая покидать своего места.

Кузя открыл бар, вытащил бутылку коньяка, прочел по буквам:

– «Мартел».

– «Мартель», темнота, – поправил Сухарев. – Это папашин.

– Так что, можно открыть? – не унимался Кузя.

– О, давай, круто! – загалдели остальные особи мужского пола.

– Валяй, – позволил Сухарев.

Кузя с товарищами распотрошили пробку и принялись разливать коньяк. В комнате тягуче запахло жареным миндалем. Этот запах вкупе с «Диором» приятно кружил голову, пьянил сильнее «Советского игристого», провоцировал на дерзкие, сумасшедшие поступки.

– Тебе плеснуть? – спросил Кузьмин Сухарева.

– А то! – отозвался именинник. – За что пьем?

– За прекрасных дам, – почему-то мрачно отозвался Кузя и покосился в мою сторону.

– Замечательный тост! – радостно подхватила Тонечка. – Мальчики, и мне чуток. Когда еще родную Францию попробуешь?

– Хочешь? – Сухарев поднес к моим губам бокал.