Круговой перекресток

– Александра, – назвалась я в ответ, – для друзей Саня.

– Будешь? – Крис достала пачку импортных сигарет, вопросительно помахала перед моим носом.

– Спасибо, не курю.

– А кто курит? – весело отозвалась Крис. – Балуюсь. Ну, постой рядом за компанию. Черт, зажигалку где-то посеяла, в такси, что ли?

Порылась в объемной коричневой замшевой сумке, окликнула проходящих мимо студенток, стрельнула огоньку. Затянулась и резюмировала:

– Ну что, жизнь налаживается. Как думаешь, в этой богадельне будут нормальные парни?

Я пожала плечами.

– Вот и я не знаю, – насупившись, тяжело вздохнула Крис. – Ну, спасибо, папочка, удружил… Обещал в хороший вуз пристроить, блин… – И снова рассмеялась.

Мне не хотелось стоять возле курящей Крис – сигаретный дым обладает отвратительным свойством въедаться в одежду и волосы, напрочь перебивая аромат духов, а я не желала пахнуть пепельницей, поэтому сказала, что пойду в аудиторию, займу места.

Парты в аудитории располагались следующим образом: трехместные по краям, длинные, рассчитанные на бесконечное число студенток, по центру. Я села возле окна, бросила сумку на стул, предназначенный для Крис, облокотилась на подоконник и с высоты третьего этажа стала меланхолично созерцать институтский дворик в оранжевом листопаде, окольцованный двухметровым чугунным забором и лавками перед крыльцом, на которых общительная обаяшка Крис уже собрала кружок смокинг-барышень.

– Извините, здесь свободно?

Девушка с роскошными эбеновыми кудрями, сколотыми на затылке в пышный узел, в темном клетчатом платье немодной и неблагодарной длины ниже колена, зрительно укорачивающей ноги, с несмелой улыбкой и вдумчивыми черными очами неуловимо напоминала Дашку.

– Как раз одно место, – отозвалась я. – Саня.

– Зоя. – Девчонка осторожно опустила потертую сумку на сиденье.

Трое

Так нас стало трое. Мы были юны, дерзки, хороши собой. Жизнь казалась прекрасной и удивительной, как бывает в семнадцать. Нам чудилось, что стоит захотеть – весь мир ляжет к нашим длинным ножкам. Изумительное ощущение легкости и полета, переполнявшее изнутри. Счастье, не замутненное ничем, – молодое, эгоистичное удовлетворение оттого, что живешь, двигаешься, вдыхаешь угарный московский воздух, танцуешь до упаду на вновь открывающихся танцполах, ловишь восторженные мужские взгляды.

Мы редко бывали дома. Студент принадлежит всему миру, и мир принадлежит ему, студенту невыносимо тесно в четырех родительских стенах, будь то утлая хрущевка или роскошный пентхаус. Поначалу родители бились за то, чтобы я возвращалась домой не позднее двенадцати, затем путем длительных переговоров «время икс» сместилось на час вперед, и в итоге все закончилось тем, что в случае неявки я обязывалась отзвонить и предупредить, где и с кем задерживаюсь на неопределенный срок. Чаще после тусовки зависали у Крис, поскольку ее мама появлялась дома реже, чем дочь. А еще – в холодильнике Крис водились деликатесы, которые было не купить даже в комках за немалые деньги: настоящий чешский «Будвайзер», пахнущий спелой пшеницей, йогурты с кусочками фруктов, хрустящие чипсы, ноздреватый пористый шоколад, взбитые сливки в бутылочках, французский кофе «Карт Нуар», от запаха которого кружилась голова, а в ушах начинал звучать карамельный, с тягучим прононсом, блюз Патриции Каас.