Круговой перекресток

Сквозь сигаретный чад плыл по залу неторопливый блюз. Низкий чувственный голос француженки разогревал холодную северную кровь, пробуждал непонятное томление, рождал невнятные странные желания…

– А почему никто не танцует? – неожиданно выдал Вадик. – Музыка же играет…

– Перестань, – шикнула Крис, – здесь не принято.

– Кем не принято? – не унимался Вадик. – Что за бред? Если есть музыка, желание, мужчина и женщина, должен быть и танец, верно? – И почему-то посмотрел на меня, ища поддержки.

– Конечно, – сказала даже не я, а взбалмошная Алекса, проснувшаяся внутри меня.

– Потанцуем? – Вадик поднялся, протянул руку.

Я тоже встала, вложила пальцы в его длиннопалую ладонь, и мы закружились по залу. Танцором Вадик был никаким, за пару минут умудрился отдавить мне пальцы на обеих ногах, в другой момент я бы бросила его на половине аккорда, но тогда… Сигаретный дым окутывал сизым покрывалом, шампанское пьянило голову, рука партнера по танцу мелко вздрагивала на моей талии, а лопатками я чувствовала прожигающий взгляд мужчины, сидевшего за столом. Воздух был душен и наэлектризован – чиркни зажигалкой, и полыхнет яркое сине-оранжевое пламя, сметая все на своем пути…

Музыка кончилась. Мы вернулись за стол. Отчего-то мне было сложно смотреть в глаза Сергея, когда я услышала его чуть охрипший голос, спрашивавший:

– Ты всегда нарушаешь правила?

– Только дурацкие. Я рождена для того, чтобы нарушать дурацкие правила.

– Девушка-неформат?

Тут я осмелела, взглянула в упор в его точечки-зрачки, поймала тонкую улыбку и почувствовала, как пол уходит из-под ног. Я пробормотала, что хочу выйти на воздух. Дождь кончился. В воздухе пахло какой-то морозной свежестью, нетипичной для мая. Ветер остудил пылающие щеки, немного охладил голову. Очередной порыв заставил поежиться.

– Замерзла?

Сергей подошел, осторожно взял мои руки. Его ладони были теплыми и абсолютно сухими. Я успела свыкнуться с вечно влажными ладонями Артема и сейчас с невероятной четкостью поняла, что бывает иначе. Что все может быть совсем иначе…

В этот момент Сергей обнял меня за плечи, и мне стало жарко, точно я угодила в знойный южный полдень. Его глаза в обрамлении чудных ресниц и яркие чувственные губы были так близко, что все внутри меня екнуло и оборвалось. И где-то вверху тоненько и нежно запели невидимые скрипки.

Наваждение

Вот уже три дня телефон молчал. То есть он, конечно, звонил и разговаривал разными голосами, но среди них не было единственного, который я надеялась услышать, и потому для меня телефон молчал, как партизан на допросе. Я злилась на бессловесный аппарат и на себя – за свое глупое ожидание. В самом деле, кто такой этот Сергей? Что я о нем знаю, кроме того, что он приехал из провинции, поступил в физтех, остался в аспирантуре, работает вместе с балаболом Вадиком в лаборатории какого-то НИИ, снимает квартиру на окраине. Ему двадцать пять, у него невероятные ресницы, крепкие горячие руки и взгляд, который непросто забыть. А вот Сергей наверняка не вспомнил обо мне на следующий день. И телефон, как пить дать, взял из обычной вежливости. Какой ему интерес в восемнадцатилетней девчонке, которая по пути домой несла пургу про творчество Золя и вредного озабоченного препода по зарубежке, похожего на таракана? А он в ответ рассказал про придурочного завлаба, сидящего в наушниках, чтобы не отвлекаться от работы на посторонние шумы. И еще мы всю дорогу смеялись над разной ерундой. Ничего особенного: он шутил, я подхватывала, он продолжал, получалось забавно и непринужденно. Мы болтали так, словно знали друг друга сто лет… Когда прощались, Сергей задержал мою руку в ладонях, недолго, всего несколько секунд, и посмотрел так, словно этот вечер был для него чем-то особенным… А потом прошли три дня абсолютной, режущей слух тишины…

Ну и черт с ним. У меня есть Артем, который как раз звонил из какой-то автомобильной глуши, сказал, что задерживается, потому что отец улаживает какие-то дела, что любит и скучает, и я, конечно, ответила то же самое… А что еще я должна была ответить? Что целых три дня с утра до ночи непрерывно думаю о человеке, которого видела несколько часов, засыпаю и пробуждаюсь с его именем, вижу его взгляд, слышу его голос и не могу избавиться от этого наваждения? Наваждение – вот точное слово для моего нынешнего состояния, которое мне не доводилось испытывать прежде. Это всего лишь наваждение, небыль, оно пройдет, закончится, как сон, как майский снег…

Я ничего не говорила об этой напасти подругам. Тем более что Зайка опередила нас своей, куда более ошеломляющей новостью: ее родители решили эмигрировать. Отцу предложили хорошее место в израильской клинике. Зайка была растеряна, напугана и не знала: радоваться или огорчаться. Нас с Крис новость о Зайкином переезде повергла в уныние.

– Вадик сказал, что Димка на тебя запал, – поведала Крис. – Зайчик, может, твой папа передумает?

Зайка горестно вздохнула.

– Да уж… – вздохнула я, – три мушкетера разбредаются по свету… Заяц, как же мы без тебя?

– Перестаньте, – попросила Зайка. – А то я сейчас зареву.