Круговорот лжи

— Вы ведь в этом не виноваты, правда? И на самом деле невезение тут вовсе ни при чем. Просто другие девочки принимали противозачаточные таблетки, а я нет. Я ничего не сказала, потому что не хотела выглядеть дурой. Хотя думаю, что Илайна должна была знать. Она была знакома с моими родителями.

— Но ведь ты могла бы принимать таблетки, если бы захотела, правда? Чтобы пойти к врачу, разрешения родителей не требуется.

— Они могли узнать об этом. Я не могла рисковать.

— Зато ты рисковала забеременеть. Они что, не понимали, что хуже?

— Говорить с ними о таких вещах было невозможно. Конечно, я могла бы сделать аборт. Но я продолжала надеяться неизвестно на что, а потом было уже поздно. Родители хотели, чтобы я училась в университете. Послали меня в эту частную монастырскую школу. Отец постоянно напоминал мне, сколько это стоит. Страшно было даже подумать о том, чтобы сказать им, что у меня будет ребенок.

Особенно если учесть, что она не знала, кто из шести парней отец ребенка… Если бы Клио была моей дочерью, я расстрелял бы ее из автомата.

— Твои родители действительно такие жестокие?

Она добродушно улыбнулась.

— Это не их вина. Они очень религиозны. Фанатичные методисты. В монастырской школе я должна была изучать Библию самостоятельно, а не ходить к утренней мессе. Все остальные ходили на службу, а мой отец боялся, что я заражусь тем, что он называл католическими бреднями. Он послал меня в монастырь только потому, что в нашем округе не было другой школы для девочек. Отец не подозревал, что летний лагерь у нас общий со школой для мальчиков. А мать знала, но не говорила ему. Она намного моложе его, а он женился, когда ему было около сорока. Он служил в африканских колониях, а когда Кения получила независимость, вернулся домой и стал страховым агентом. Познакомился с моей матерью в какой-то церкви. Она работала в банке. Они оба очень скучные, очень обычные люди.

— Большинство людей говорит так о своих родителях. Но Илайна… точнее, Джордж рассказывал мне, что она говорила…

— Ах, Илайна! — Клио пренебрежительно щелкнула языком. — Она считает, что мои родители настоящие людоеды. Впрочем, это частично моя вина: иногда я плакалась ей в жилетку. Просто мне больше не с кем было поговорить. Она сочувствовала мне, но вечно делала из мухи слона. Когда отец узнал, что я беременна, он ударил меня и разбил губу. Потом ко мне пришла Илайна, увидела мое распухшее лицо и начала кричать, что я должна пойти в полицию. Как будто он хотел меня убить! А когда потом отец перестал со мной разговаривать, она говорила, что это ужасно, хотя на самом деле с ним было куда легче общаться, чем с матерью. Та все время пилила меня и запрещала Барнаби шуметь. Наверно, она думала, что если соседи не будут его слышать, то не узнают о его существовании. Но все это делалось по глупости, а не по злобе.

Ее рассказ потряс меня. Но я побоялся обидеть ее и только осторожно сказал, что мне это не нравится. Она ответила, слегка пожав плечами:

— Наверно, все дело в привычке. Я просто привыкла к ним, понимаете? — Она посмотрела на меня снизу вверх. — Беру свои слова обратно. Вы ничуть не похожи на моего отца.

Я был рад слышать это. Ударить беременную девочку могло только чудовище! Позже, когда мы с Клио собирались пожениться, я познакомился с ними и нашел определение Илайны «людоеды» слабым. Выцветшая женщина с тревожными глазами когда-то была хорошенькой, но ее сухая кожа блондинки покрылась морщинами и побурела, как лежалое яблоко. В отличие от лица жены, физиономия напыщенного, самоуверенного мужчины с возрастом стала мясистой и гладкой. Я еще не встречал человека, который бы так часто пользовался притяжательными местоимениями. «Мой» дом, «моя» машина, «мой» сад и даже «мой пруд с золотыми рыбками». Я ждал, что он скажет «мой» внук, постепенно закипая (что было совершенно нелогично, поскольку цель моего визита заключалась в том, чтобы установить хоть какой-то контакт между ними и внуком). То, что отец Клио старательно избегал называть Барнаби «своим» внуком, объяснялось не деликатностью и не чувством вины. Когда экскурсия по «его» саду подошла к концу, мне стало ясно, что он не собирался признавать родство с незаконнорожденным сыном дочери. Снизойдя до меня со своих олимпийских высот, он сказал:

— Очень любезно с вашей стороны взять на себя заботу о мальчике. Мало кто из мужчин мог бы простить жене такое.

Впрочем, было непохоже, что он восхищается мной. Я сказал, что Барнаби славный, милый, добрый и умный мальчик и что я с удовольствием буду заботиться о нем; втайне я надеялся пробудить в его деде хоть какие-то чувства. Но большое лоснящееся лицо этого человека осталось мрачным. Он сказал:

— Благодарю за визит. Моя жена волновалась, как он пройдет. Но мы не ждем вас снова. Вам хватит хлопот с мальчиком и моей дочерью. Надеюсь, вы об этом не пожалеете.