— Бедной старой тете Дот тоже нужно с кем-нибудь поговорить, — уговаривала она, взывая к моим лучшим чувствам. — Дома у нее не очень весело, вот она и рвется к нам. Так что ее визиты на пользу нам обеим. Мы поднимаем друг другу настроение.
Я не возражал, чтобы она поднимала настроение тете Дот. Но поднимать настроение ей самой вовсе не требовалось; ведь у нее был я.
— А тете Мод она не нравится, — однажды мстительно сказал я.
— У Мод свои подруги, а у меня свои! — вспыхнула мать, а потом пристально посмотрела на меня. — Кстати, с чего ты это взял? Она так сказала?
Я покачал головой. Мод умела выражать свое неодобрение без слов. Когда при ней произносили имя тети Дот, она вскидывала подбородок и поджимала губы.
— Догадываюсь… Мод считает, что старушка Дот для нас недостаточно хороша, — сказала мать. Она помолчала, задумчиво покусывая верхнюю губу. — Впрочем, даже Мод могла бы понять, что не годится бросать людей в беде…
Голос матери звучал так, словно она размышляла вслух, а не разговаривала со мной. Я спросил:
— Тетя Дот заболела?
Мать улыбнулась с таким видом, словно вернулась откуда-то издалека. Потом она наклонилась, подоткнула мне одеяло и ответила:
— Нет. С человеком, которого она любит, случилась беда, и она очень несчастна. Я не могу рассказать тебе всего. Дот не хочет, чтобы ты знал, потому что маленьким этого не понять. Я понимаю, взрослые всегда говорят так, но тут по-другому нельзя. Так что будь хорошим мальчиком, не задавай лишних вопросов и не мешай мне утешать ее.
Прошло много времени, прежде чем я узнал, что случилось с тетей Дот. Это действительно было серьезно; мне, тихо и мирно жившему вместе с матерью, было трудно поверить, что такое бывает. Тетя Дот была обручена и собиралась замуж. Самые веселые вечера, проведенные ею в компании моей матери, были заполнены разговорами о предстоящем венчании, о платье, которое скрыло бы полноту невесты («я не хочу быть похожей на белый атласный диван»), и количестве гостей, которых она хотела пригласить на свадьбу. Жених тети Дот был таксистом, по выходным работал и поэтому никогда не приезжал с ней в Саутенд. Впрочем, возможно, это был только предлог. Тетя Дот говорила, что он тихий, стеснительный человек, замкнутый, некурящий и непьющий. Едва ли этот мужчина был подходящей парой для веселой и общительной тети Дот, которая, по ее собственному выражению, могла «удавиться за компанию», но он единственный сделал ей предложение, а она была достаточно практичной женщиной, чтобы превратить благодарность в любовь.
И вдруг он разорвал помолвку без всяких объяснений. Однажды вечером они пошли в кино. После сеанса он на своем такси довез тетю Дот до дома (она жила с родителями, над маленькой бакалейной лавкой, принадлежавшей ее отцу). Когда Дот вышла, он не поднялся с сиденья. Просто опустил стекло, поблагодарил ее (как обычно, за билеты платила она) и сказал, что они больше не увидятся. Шел дождь. Дот спросила, что он хочет этим сказать, но он просто пожал плечами. Когда она начала умолять объяснить, в чем дело, он продолжал смотреть прямо перед собой. Это молчание раздавило ее. Она стояла в темноте под дождем, держа в руках сумку и зонтик, и неловко пыталась снять перчатки (в то время женщины всех возрастов и сословий еще носили перчатки), чтобы вернуть ему кольцо. И тут он заговорил.
— Можешь оставить кольцо себе в качестве компенсации за обиду, — сказал он, тронулся с места и включил знак «свободно».
— И это было самым ужасным, — закончила мать, когда наконец рассказала мне историю тети Дот: это было вскоре после смерти Эрика Мейджора. (Не помню, почему она решила это сделать; помню только, что стоял сырой воскресный вечер. Ее словам аккомпанировал стук капель в стекло.) Я спросил, почему она так считает. В то время я расспрашивал ее обо всем, очень дотошно и придирчиво, и ужасно возмущался безмятежной неопределенностью ее ответов. — О, не знаю, милый. Просто это было
— Думаешь, было бы лучше, если бы он включил знак, свернув за угол? — насмешливо спросил я, ломая себе голову над таким классическим примером женской логики. И мать ответила:
— Тактичнее. — Она с минуту молчала, глядя в огонь камина. — Я понимаю, это звучит глупо. Но все остальное было так ужасно, что Дот не могла даже думать об этом. Бедняжка…
Жених Дот оказался насильником и убийцей. Оставив Дот в тот вечер, он посадил в машину женщину, вышедшую из пивной, подвез к одному из бомбоубежищ, еще существовавших в той части города, то ли уговорил выйти, то ли выволок из машины, изнасиловал и задушил. Тело на следующее утро нашли дети, пришедшие в бомбоубежище поиграть, а во второй половине дня он пришел в полицейский участок и сдался. На суде ему было предъявлено обвинение в ряде других изнасилований и попытках изнасилования. Он признался во всех.