Крупным планом (Роман-дневник). 2007.

В начале 60-х, когда у нас он был под запретом, я прочитал его. Тогда я хо­дил в литературное объединение молодых писателей «Голос Юности» при Доме культуры «Трудовых резервов», что на улице Софьи Перовской. Однажды к нам кто-то привёл уже немолодого, как мне тогда казалось, лет 30-32, американца Джона - стройного, совершенно лысого, с постоянной радостной улыбкой и от­личным русским языком. Он с женой приехал из Нью-Йорка, живёт то в Москве, то в Ленинграде, бакалавр, здесь, в Советском Союзе, изучает материалы о жизни и творчестве выдающегося русского писателя Ивана Бунина.

Очень скоро наш разговор коснулся событий, связанных с Борисом Пастерна­ком и его романом. Джон, словно бы слегка стесняясь, поведал нам, что привёз с собой несколько экземпляров «Доктора Живаго», но они остались в Москве. Скоро он туда уезжает, и если мы хотим получить эту книгу для прочтения, то нужно кому-то из нас поехать с ним в Москву, он подарит её.

- Я считаю, что молодые люди на родине одного из крупнейших художников слова - Пастернака - имеют право знать то, что он написал, - сказал Джон.

Согласился поехать Валерий Фёдоров и привёз роман. Читали по очереди. Когда я тоже прочитал, долго думал, чем эта интересная книга так всколыхнула наших «искусствоведов в штатском». Её главным достоинством является то, что она не оставляет равнодушным, потрогает сердце, что её герои - почти все - вы­зывают чувство жалости и сострадания. И невольно подумалось: «А нужна ли Революция, которая приводит к такому общественному слому и таким страдани­ям?» Это, конечно, не «Тихий Дон», это уже что-то логическое, что не могло бы появиться без «Тихого Дона». Словно сдержанный ответ на шолоховскую бурю событий, страстей, вероломства рождающегося нового мира. Как, впрочем, и ро­ман Даниила Гранина «Иду на грозу» не мог бы возникнуть, не появись задолго до него роман классика американской литературы Митчелла Уилсона «Живи сре­ди молний» (у нас в 1951 году опубликован под названием «Жизнь во мгле»). Но это уже совсем другие книги, а стало быть, другой разговор.

Двоякое чувство испытывал я, читая «Живаго». С одной стороны, был уверен в том, что я, начинающий литератор, должен знать всё, что знают другие. Прежде всего, то нашумевшее, сенсационное и почему-то запретное, что вызвало столько эмоций. Хотя кто имеет право запрещать мысль, художественное полотно? С дру­гой - испытывал чувство неловкости за то, что я клюнул на щедрый жест под­рывного элемента - янки и, как щенок, схватил кусок отравленного сыра. Потом это прошло. Но всё же сам роман не стал для меня событием, я ожидал большего.

В особенности после грандиозной шумихи, какую несколько лет перед этим под­няли как официальные, так и неофициальные круги.

Ещё, помню, Джон бурно расхваливал свою жену: красива, умна и - самое вос­торженное - «знает 14 кухонь»!

Я тогда учился в техникуме физической культуры и спорта, что входит в ком­плекс зданий Александро-Невской Лавры, и как-то проходя мимо Троицкого со­бора, увидел на его ступенях Джона с чудесной женщиной - юной, стройной, красивой, в светло-кремовом плаще и с зонтиком в руке. Мы поздоровались, Джон представил:

- Знакомься, тёзка, моя жена Рита.

Наверное, я долго смотрел на неё. Даже не просто смотрел, а любовался. И, чтобы так сразу не распрощаться с этим «чудным мгновеньем», стал приглашать их себе, на Пушкинскую, где в то время жил. Нет, они не могут, они сегодня уезжают, и неизвестно теперь, когда приедут опять, хотя Ленинград им по душе и они сохраняют надежду снова здесь побывать. Но обстановка политическая накаляется, Хрущёв действует жёстко, и это может привести к определённым напряжениям в отношениях Союза и Америки. А значит, в первую очередь, по­страдает интеллигенция.

Тогда я не был готов к разговору такого уровня (мне был двадцать один год), поэтому постарался утешить их и пожелал счастливого пути.

Да, ещё помню, «Доктор Живаго» был издан в штате Мичиган, в тёмно-синей твёрдой обложке, на которой, как и на корешке книги, не было ни названия, ни имени автора...

После дачи Пастернака пересекли шоссе и двинулись на другую сторону, к До­му-музею Корнея Ивановича Чуковского. Тут всё иначе, всё для детей: сказочные герои на заборе при подходе к Дому, сам Дом с каменной жёлтой стеной, сказоч­ное дерево, на котором вместо листьев и плодов - десятки пар детской и взрослой обуви: ботинки, туфли, босоножки, кроссовки, боты, сапоги, штиблеты, тапки, мокасины и даже кеды незапамятных времён.

В Дом мы не попали - экскурсия началась в 15-00, а сейчас половина четвёрто­го. Можно лишь погулять по заповедной территории. А территория во много раз больше пастернаковской. Можно представить себе, сколько жадных глаз зарятся на писательские, как им представляется, убогие лачуги, точнее, на примыкающие к ним территории. И сколько понадобится сил, чтобы удержать эти земли запо­ведными.

- В другой раз навестим, - сказал я.

- Да, вместе с Марией, - кивнула Галина. - Чтобы она своими глазами увидела«Чудо-дерево».