Крупская

Переживая увиденное, 31 октября Крупская написала Зиновьеву: «Совершенно недопустимо то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме. Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего Владимира Ильича заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах.

Вы знаете, что Владимир Ильич видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича были недопустимы, неискренни. Их нельзя было допускать. Они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его?

А теперь главное. Момент слишком серьезен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально вся ненависть за раскол свалена на Троцкого, но именно свалена, а по существу дела — разве Троцкого не довели до этого? Надо учитывать Троцкого как партийную силу и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована».

Истинное состояние Ленина тщательно скрывали. В октябре 1923 года нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко выступал в Одессе, рассказывал партийному активу о вожде:

— Речь его настолько улучшилась, что он почти совершенно свободно говорит. Ильич шутит, интересуется общественными делами, чувствуя, что скоро будет принимать в них непосредственное участие. Ильич рвется к работе…

Крупская в письме дочери Арманд возмущалась: «Ужасно безответственно сообщения печатаются в газетах и делаются товарищами о здоровье В. И. Мы просили ЦК постановить, чтобы так не было, так что теперь будут печататься только бюллетени».

Восемнадцатого декабря 1923 года Ленина в последний раз привезли в Кремль. На въезде все предъявили пропуск, а у Ленина пропуска не было. Часовой наклонился, чтобы рассмотреть пассажира, узнал, вытянулся в струнку и взял под козырек. Владимир Ильич осмотрел свой кабинет, заглянул в зал заседаний Совнаркома, но там оказалось пусто. Прогулялся по Кремлю, где взвод красноармейцев отдал ему честь. Переночевал в своей квартире и утром вернулся в Горки.

Зимой Ленина возили на охоту. Сам он стрелять уже не мог. Наблюдал за другими охотниками и дышал свежим воздухом.

«Он интересовался тем, что писали о нем, читал приветствия, пожелания о выздоровлении, — рассказывала Крупская. — Ему, видимо, доставляло большое удовольствие сознавать связь-любовь между собой и массами».

Всё, что он мог сделать, это левой рукой приподнять кепку.

«Раз его провезли по дороге, — вспоминала Надежда Константиновна, — он видит, что рабочий красит крышу. Он быстро здоровой рукой снимает фуражку… Когда ездил на прогулку за пределы сада, Владимир Ильич особенно как-то старательно кланялся встречавшимся крестьянам, рабочим, малярам…»

Из-за болезни мужа Крупская редко бывала в наркомате, хотя дела отвлекали ее от мрачных мыслей. Анатолий Васильевич Луначарский написал ей: «Дорогая Надежда Константиновна, я не могу отказать себе в удовольствии сказать Вам, что как Вы раньше были душой Наркомпроса (помните, так называли Вас на 1-м съезде народного образования), так остаетесь ею и до сих пор».

В декабре 1923 года, когда Ленин уже был совсем плох, Крупская отвлеклась от ухода за мужем, чтобы в качестве председателя Главполитпросвета подписать инструкцию по изъятию литературы из библиотек, читален и книжного рынка: «Еще в 1920 году Политико-просветительным отделом Наркомпроса была на места разослана инструкция о пересмотре каталогов и изъятию устаревшей литературы из общественных библиотек.

Однако до сих пор доклады Губполитпросветов и Гублитов за редким исключением совершенно не упоминали о работе по пересмотру и изъятию книг из библиотек. В некоторых губерниях потребовалось вмешательство ГПУ, чтобы работа по изъятию началась. По-видимому, Политпросветы и Гублиты недостаточно уяснили всей необходимости и важности указанной меры. Между тем она имеет большое политическое и культурно-воспитательное значение.

Усиление политико-просветительной работы не может быть выполнено, если не освободить от контрреволюционной и вредной литературы книжный состав библиотек. Конкретно должны быть изъяты:

а) По отделу психологии, философии и этике — книги в духе, враждебном социализму и диалектическому материализму.

б) Отдел религии должен содержать только антирелигиозную и противоцерковную литературу.

в) По отделу естествознания — книги, смешивающие науку с религиозными вымыслами, с рассуждениями о безнравственности дарвинизма и материализма.

Для очистки библиотек создать комиссии из представителей Отдела народного образования, местных органов Главлита, а где таковых нет, представителей ГПУ».