Крушение

— Что нового, старпом? — спросил он.

— Ничего, кроме зверского холода и периодических снежных зарядов.

— Куда же он запропастился, этот чертов «Адмирал Шеер», — задумчиво произнес командир. — И сколько нам его еще здесь ждать? Идите вниз, Пауль, — обратился он к старпому. — Вдвоем тут нечего мерзнуть.

Принцхорн поежился на пронизывающем ветру, поглубже нахлобучил шапку, поднял меховой воротник пальто, пробурчал:

— Бр-р-р… Чтоб он провалился в преисподнюю, этот паршивый Север. Помните, фенрих, нашу охоту на зайцев у берегов Америки? — мечтательно проговорил он. — Вот где было форменное Эльдорадо! Теплое море, ласковый ветерок и тьма пароходов, идущих как на параде с включенными огнями. Теперь все это кажется прекрасным сном.

— Даже мыс Горн, этот мыс собачьей погоды, теперь сдается был не так уж плох, — поддержал командира Вильдхаген.

— Положим, когда мы огибали его, он стоил доброй дюжины собак, — рассмеялся капитан-лейтенант. — Помнится вы, фенрих, обтравили весь мостик.

Вильдхаген промолчал, заканчивая делать запись в вахтенном журнале:

«16 ⁰⁵. Ветер зюйд-вест. Море 4 балла. Видимость хорошая. Идем на одном двигателе малым ходом. На борту…».

Неожиданно послышался взволнованный доклад сигнальщика:

— Прямо по носу, курсовой ноль, дистанция шестьдесят кабельтовых рубка подводной лодки!

Принцхорн вскинул бинокль. Да, сигнальщик не ошибся — впереди была видна рубка подводной лодки. Немецкой лодки в этом районе быть не могло. Значит, это противник.

— Срочное погружение! — приказал он.

Двадцать секунд, чтобы попрыгать словно мячики в центральный пост и задраить кремальерный затвор рубочного люка, мгновение — чтобы открыть приводы кингстонов и клапанов вентиляции. Лодка быстро уходила на глубину.

«КОРОЛЬ ВОЗДУХА» НА ДОПРОСЕ

Секунда — и взрыв,

Секунда — и смерть,

И огненный смерч,

А небо навзрыд

Роняет звезду за звездой.

Н. Шмитько

Близился только конец августа, но над Кольским полуостровом стояла ранняя слякотная и туманная осень с мокрыми ветрами, которые приносили простуду и затяжные дожди. Лишь очень редко по ночам брались заморозки и тогда утрами звонко похрустывал ледок в лужах, хорошо дышалось и было приятно шагать в летную столовую по еще темной и пустой улице поселка. А чаще всего лил дождь, будто небо отдавало земле обратно все пролитые за последний год слезы вдов и матерей.

На раскисшем от дождей, прикрытом влажной пленкой тумана аэродроме в Ваенге стояла в готовности шестерка истребителей Як-1. Им предстояло сопровождать до Киркенеса и обратно группу штурмовиков Ил-2. Командовал группой сопровождения командир эскадрильи капитан Соколов. В ожидании улучшения погоды летчики играли в «козла», непрерывно курили, вспоминали приключившиеся с ними истории. В землянке было надымлено, жарко. Двое сержантов спали тут же, не взирая на шум и духоту, неловко примостившись на узких деревянных скамьях. Как обычно бывает в минуты неудобного сна, им снилось, видно, что-то приятное, потому что по их молодым, повернутым к электрической лампочке лицам бродили улыбки.

Капитан Соколов, совсем недавно перегнавший из Фербенкса пятерку «Каталин», не принимал участия в игре в домино и разговорах, а придвинувшись почти вплотную к висящему на стене репродуктору, слушал музыку. Хрипловатый мужской голос пел танго «Дымок от папиросы»:

…Дымком голубоватым
Проходит счастье мимо…

Эта пластинка была одной из самых любимых в их доме. Особенно любили слушать ее мать и Маша, его старшая сестра. Она была сентиментальной. Когда патефон играл «Дымок от папиросы», в больших глазах сестры всегда стояли слезы. Именно под это танго за ним пришли и забрали в милицию. Соколов, вспомнив, как это было, улыбнулся. Их, десятка два семиклассников, мальчишек и девчонок, вместо уроков отвели на местный хлебозавод. Они должны были помочь выполнить срочное задание — укладывать в большие картонные коробки особого сорта сухари, предназначенные для отправки на Дальний Восток. Работа была скучной и однообразной. Вот он с приятелями и придумали потехи ради писать изнутри на некоторых коробках печатными буквами: «отравлено». Их едва потом не исключили из школы.

Потом Соколов стал думать о Грейс. Он даже не предполагал, что в его по-мужскому грубой и прозаической душе найдется место для такого, а он сейчас не сомневался в этом, большого чувства. Они виделись теперь редко. У Грейс не было даже пропуска в Ваенгу и, добравшись туда на попутном катере, она ждала Соколова в домике комендатуры. Иногда она возвращалась в Мурманск, так и не повидав его.

— Пльохо, Сережа, — говорила она при последней встрече, и ее обычно живые блестящие глаза были необычно грустными. — Я видеть тебя так редко. Ты разлюбишь меня.