Крушение

— Знаю, — кивнул Вилли. — Писали, что среди вещей пожертвованы были меховая шуба старого рейхсканцлера фон Бисмарка и охотничья муфта Гинденбурга.

— Вот бы достались! — воскликнул обер–лейтенант Вернер.

— Их бы сюда самих, в котел.

— Так они уж покойники.

— Только и спасает это!

Кто–то появился из–за поворота дороги, жмущейся к балке. На лошади. У солдат глаза расширились от удивления. Живот прирастает к спине с голодухи, а тут — лошадь. Прелесть какая. Мясо… Вот оно, само движется…

Между тем всадник, ничего не подозревая, пришпоривая тощую лошаденку, ехал прямо на голодный взвод. У всадника возвышалась копной черная баранья шапка. Он бурчал себе под нос не то молитву, не то заунывную песню.

Увидев подступающих солдат с лопатами, кирками, автоматами, румын помахал рукой и вскрикнул:

— Буна диминяца11!

— Гутен морген12, доблестный союзник! Тебя–то как раз нам и не хватало! — Обер–лейтенант в два прыжка подскочил к коню и с размаху рубанул саперной лопатой по крупу. На спине сделал рубец. Лошадь тупо лягнула ногой и заржала истошно.

Румын закричал:

— Транспорт! Милитаришь транспорт!

— Транспорт! Мы будем кушать твой транспорт. Понимаешь! — кричал Вернер.

Румына стащили с седла. Еще стоявшую лошадь продолжали рубить, сечь отовсюду.

— Да пристрелите! — пожалел Вилли и, отойдя, свалил лошадь одиночным выстрелом.

Бедный румын не успел очухаться, как лошадь исчезла, будто растворилась в воздухе. Лишь в сугробе торчала костлявая голова да ветер разметывал по снегу рыжую гриву.

Откуда–то появился хворост. Запылал костер. Солдаты жарили на шомполах и кинжалах куски мяса.

— Не кобыла, а одно объедение. Спасибо королю Михаю! — захлебывался смехом Вернер, щеки его были мокры от слез.

В это время по протоптанной дороге в лощину спустился броневик. Впереди у него торчали стволы спаренного пулемета. Сидевший в кабине офицер что–то сказал водителю, и тот ходко подкатил к костру, чуть не подмяв пригревшихся солдат.

— Что за сброд! Откуда? Почему не в сражении? — спрыгнув, закричал полковник с пистолетом в руке.

— Мы… Я… господин полковник… — заплетающимся голосом начал Вернер. — Меняем место дислокации.

— Куда идете? В какой район?

— Туда, — неопределенно махнул рукой Вернер.

— Вы дезертиры. Предатели. Там идет сражение, а вы отсиживаетесь в балке. Жарите ромштексы… Вас расстрелять за это… Ну, да черт с вами! Не до этого… Слушай приказ! — брови полковника взметнулись. — Постройте солдат и следуйте впереди меня.

Солдаты взвода трусцой, не в лад поплелись по дороге, а сзади подталкивал их, наезжал, готовый раздавить, броневик со спаренным пулеметом.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Постылый и неутешливый наступал рассвет. Лишенный жизни и теплых красок рассвет. Чужой рассвет. Это понимал генерал–полковник Паулюс. Там, на передовой, с рассветом начиналась канонада, несущая горе и смерть солдатам, а тут, в штабе армии, время будто остановилось в тягостном ожидании обещанной помощи, в раздумьях мятежных и безвольных, в чтении унылых донесений и сводок, сводящих с ума.

Ночью в цементном подвале Фридрих Паулюс продрог, ворочался, думая о наступлении утра, ничего доброго не сулящего. Тяжело вздыхал, терзался: как всетаки оборачивается фортуна! Когда–то рассвет был восходящим для Германии. В какие страны ни предпринимались походы, всюду начинались они с рассвета; так пала Чехословакия, в утренний час грянула война в Польше, таранили немецкие ганки испуганную Францию. Вторжение в Россию тоже началось чуть свет. Заря утверждала победу немцам. «Лучшим средством защиты является нападение», — сказал Шлиффен. Старый штабист Шлиффен. Не раз вспоминая эти пророческие слова, Паулюс добавлял к ним свое изречение. «Ключ для нападения — внезапность». А достичь этого можно только на рассвете, когда все вокруг еще спит…

Теперь рассвет был гибельным. Для немцев, для самого Паулюса, командующего армией.

Встал Паулюс разбитым, ныли суставы. Невольно потрогал себя и удивился: худ, кости прощупываются на плечах, в ногах, ребра выпирают. Поохал, но строго заведенному правилу не изменил: занялся своим туалетом. Хотел сразу сполоснуться водою, собранной на плите из талого снега. Потрогал подбородок: отросшая за ночь щетина неприятно топорщилась. Поймал себя на мысли, что подбородок и даже щеки теперь зарастают очень быстро. Это, наверное, всегда бывает, когда испытываешь потрясения. Нужно побриться, неприлично, нельзя в его положении опускаться внешне даже под огнем. Этого требовал от себя и подчиненных Паулюс. Лезвий на этот раз не нашлось, а опасной бритвой не привык и не умел пользоваться, не было и мыла в туалетной комнате. Позвал адъютанта.

— Адам, ты последнее время избаловался. Ни мыла, ни лезвий… Неужели, запасы кончились даже у командующего?