Крушение

Поздно вечером с двумя приятелями по школе, которые завтра тоже уходили в армию и пришли попрощаться, мы вышли последний раз побродить по городу. Мы еще не знали, что такое война, что ждет нас впереди, но смутно представляли, что расстаемся надолго, может быть, навсегда.

Город был уже затемнен, необычно тих, безлюден. От яркой луны листва каштанов бросала на тротуар густую тень. Теплый от дневного зноя асфальт был усыпан сухими опавшими цветами. Резко пахло жимолостью — как всегда перед скорым дождем.

Мальчишки, вчерашние десятиклассники, совсем недавно танцевавшие на выпускном балу, мы первым делом пошли к школе, молча постояли около нее, нацарапали гвоздем на дверях свои фамилии. Потом остановились около домика с вывеской «Мережка, пико, зигзаг». Замка на двери не было. Сквозь занавески сочился слабый свет. Хотя я и не знал, кто там живет, почему-то остро захотелось войти, сказать:

— До свиданья. Мы уходим воевать.

Я негромко постучал в дверь, потом сильнее. Но никто не открыл, не откликнулся. Тогда я крикнул в чуть отодвинутую форточку:

— До свиданья, мережка!

Я вернулся в Киев только через пять лет, весной 1946 года. Тогда я занимался на втором курсе военно-морского училища и был командирован за приборами, изготовленными для училища на одном из киевских заводов. Почти три года я провоевал на Северном флоте, был ранен, дважды награжден, стал главным старшиной.

В первый же день после приезда мы с мамой вышли прогуляться. Пожалуй, никто не знал, как долго я мечтал об этой прогулке. Тысячи раз в своем воображении я видел эту прогулку. Нашу круто сбегавшую вниз улицу Чкалова, где был знаком каждый дом, каждый двор. Улицу, где жили мои друзья, моя первая любовь Шурка Богуслав и учительница химии Спичка. Мы медленно шли с мамой по Большой Подвальной, и на каждом шагу я замечал следы войны. Сгоревшие два дома, наспех засыпанную и заложенную булыжником воронку от бомбы, покореженные стволы когда-то прекрасных каштанов вдоль выщербленных тротуаров, нищих.

Весна в этом году выдалась холодной. С Днепра дул сырой ветер. Моросил дождь. Голые каштаны с перебитыми ветками стояли в туманной дымке. Ночью прошел град и его недавно гремучая крупа покрывала молодую травку в палисадниках. Над головой носились галки. Они кричали по-весеннему громко и хрипло.

Внезапно я остановился. Одноэтажный кирпичный домик у школы стоял целехонький. Единственное окно по-прежнему плотно затянуто белыми занавесками. А между стеклом двери и спущенными железными жалюзи знакомое, написанное большими буквами с завитушками объявление.

— Жива, значит, мережка!

— О чем ты говоришь? — не поняла мама.

— Ты не знаешь, кто здесь живет? — спросил я.

Мама отрицательно мотнула головой. Она была погружена в свои мысли.

С тех пор прошло еще двадцать пять лет. Почти целая жизнь. Многие друзья детства погибли в годы войны, а те, кто остались живы, часто не узнают меня при встрече. Давно умерли бездетная флейтистка Ева и учительница химии Спичка. Моя первая любовь Шурка Богуслав степенно, как и полагается бабушке, гуляет с двумя внуками по Золотоворотскому садику. В прошлом году я похоронил свою мать. Я живу в других краях, но каждый год приезжаю в Киев, прекрасный город моего детства, моей юности. Я ревниво слежу за ним и всякий раз замечаю, как он меняется и становится лучше.

В моей бывшей школе после реконструкции теперь помещается один из факультетов театрального института. Зато рядом выросла великолепная школа. Вместо старых домов появились новые, оригинальной и смелой архитектуры. Снесен ветхий Сенной базар, и на его месте разросся утопающий в цветах сквер. Давно снят трамвай с Большой Подвальной. И только каким-то чудом, анахронизмом, какой-то музейной достопримечательностью среди всех новостроек и перемен сохранился крохотный старый одноэтажный домик в одно окно, ржавые железные жалюзи и за стеклом пожелтевшая вывеска с завитушками: «Мережка, пико, зигзаг».

Когда я увидел это объявление в свой последний приезд, то почему-то так разволновался, что даже не мог идти дальше. С ранних лет я был склонен к фантазерству. Придумывание всевозможных историй было моим любимым занятием. Эта детская привычка осталась у меня на всю жизнь. Стоя на мостике корабля во время вахт, я иногда ни с того, ни с сего вспоминал этот маленький домик. Когда-то мне казалось, что в нем живет мышиный король из сказок Гофмана или Элиза из «Диких лебедей». Теперь же я томился в догадках. Этот домик с его вывеской и, как я узнал, никому не нужной и вышедшей из моды мережкой, стал в моем сознании символом чего-то неизменного, прочного, вечного, как сама жизнь.