Крушение

Грейс промолчала. Они протанцевали еще один танец, не сговариваясь вышли на улицу и медленно пошли по короткой Даусон-стрит. Дождь, который лил с самого утра, наконец, перестал. На северо-западе низко над горизонтом застыло огромное солнце. Оно было тусклым и смотреть на него можно было не щурясь. Городок кончился. Вокруг расстилалась болотистая тундра. Серое море мхов, серые валуны, низенькие и чахлые ели и пихты. У самых ног бежал разбухший от воды ручей.

— Какая, интересно, в нем водится рыба? — прервал молчание Соколов.

— Не знаю. Кажется, троуд. Форель по-вашему. — Грейс была задумчива и молчалива.

— У нас тоже форель, — оживился Соколов. — И природа очень похожа. Север есть Север.

Они остановились, закурили и несколько минут стояли молча, глядя на быстро текущую у ног воду.

— Мистер Соколов, — первой прервала молчание Грейс. — Вы сами сбили хоть один немецкий самолет?

— Да, — просто сказал он. — Одиннадцать штук.

Грейс на миг подняла на него глаза, и Соколов прочел в них восхищение.

— И ни разу не были ранены?

— Был. Но уже на земле. Ударом ножа.

Грейс дотронулась до шрама на его щеке.

— Здесь?

Соколов кивнул.

— Ваша жена, наверное, очень страшно за вас?

— У меня нет жены, Грейс. Она ушла от меня.

— От вас?! — потрясенно спросила она. — Ушла от вас?

— А что здесь особенного? — удивился Соколов.

— Вы такой… такой… — Грейс беспомощно посмотрела на него, сказала убежденно: — Я б не ушла.

Они стояли рядом, не касаясь друг друга, испытывая странное неодолимое желание приблизиться и каждый по-своему боясь сделать это. Он, иностранец, наслушавшийся рассказов о своенравном пуританском нраве Грейс, опасаясь разрушить очарование первого свидания. Она — еще не в силах понять, что происходит с нею в обществе этого мужественного русского летчика.

— До войны мы жили с родителями в небольшом рабочем поселке в Донбассе, — неожиданно начал Соколов. — Отец, мать, старшая незамужняя сестра и я. Отец заведовал хирургическим отделением больницы. Мы с ним очень не ладили. Он был строг, крут, а я упрям, скрытен и к тому же плохо учился. По английскому языку, например, у меня всегда были двойки. По нескольку дней мы с сестрой не разговаривали с отцом. И все же, когда к нему в больницу попадал очень тяжелый больной, он звонил нам домой и говорил, что нужна кровь нашей группы.

— И что же?

— Мы с сестрой немедленно приезжали, давали кровь, а потом снова могли не разговаривать друг с другом.

— А сейчас вам кажется, что вы были несправедливы с ним? — спросила Грейс.

— Да, — с готовностью согласился он. — Я часто думаю об этом.

Почти два часа они бродили вдвоем в тот вечер. Несмотря на резкость суждений, на непривычную порывистость и максимализм оценок, Грейс была искренна и доверчива, как ребенок. Беседовать с ней было легко и интересно. Она томилась пребыванием на этой расположенной в глубоком тылу воздушной базе и хотела сражаться с нацистами лицом к лицу.

— О как я жалею, что не родилась мужчиной! — говорила она, и черные ее глаза сверкали, а смуглый лоб становился бледнее. — Я их ненавижу! Сколько страданий эти проклятые наци принесли людям!

Когда с неба снова закапал мелкий, будто просеянный сквозь сито, дождь, Грейс завела Соколова в маленький полупустой бар.

— Хелло, Билл, — сказала она хозяину. — Два мартини.

— Слушаюсь, мэм.

У Билла были большие, добрые, всепонимающие глаза.

Их руки лежали на стойке рядом. И Соколов положил свою широкую тяжелую ладонь на длинные пальцы Грейс. На миг веки девушки дрогнули, лицо стало странно беспомощным, она посмотрела на него, подняла бокал:

— За вас, мистер Соколов, — сказала она и выпила, не чокнувшись. И Соколов удивился, какой странно глухой был у нее при этом голос. — Можно я буду называть вас Сергей?

— О кей, — совсем по-американски ответил он и дружески улыбнулся Грейс.

Только трижды после того им удалось встретиться на старом месте у разбухшего ручья на окраине городка. Каждый из них с трудом мог дождаться этих встреч.

Первой задолго до назначенного часа появлялась Грейс. Завидев вдали на скользкой от дождей тропинке высокую фигуру Соколова, она пряталась за деревьями и стояла там, закрыв глаза, слушая, как все громче становятся его хлюпающие по грязи шаги и как с каждым шагом все громче стучит ее сердце. Затем его сильные руки обхватывали ее талию, приподнимали над землей, поворачивали к себе. Она прижималась лицом к его пахнущей сыростью и табаком канадке, обнимала за шею. Так они застывали молча на несколько минут, будто кто-то со стороны крикнул им: «Замри!». Затем он осторожно ставил ее на землю. Если шел дождь, она спрашивала:

— Пойдем в кино, Сергей?

— А что идет? — интересовался он.

— Какая есть разница? — с легкой укоризной в голосе спрашивала она.

— Чем хуже картина, тем лучше. В зале будет совсем мало народу.

— Да, да, — смеялась Грейс. — Надо ходить самый плохой фильм. Хотя они все плохие.