Крушение Агатона. Грендель

— Учитель, ради бога, — сказал я, но он лишь взглянул на меня и опять заорал: «За что?!» Вопрос наглый до бесстыдства, поскольку по любым разумным меркам не было на свете человека, отвратнее Агатона: соблазнитель немолодых, толстых и безобразных прачек, полночный бродяга по самым мерзким закоулкам города — бедняцким улочкам и дворцовым садам, любитель подсматривать за голыми девушками и совокупляющимися парами, особенно пожилыми; который всякий раз, когда на его луковой грядке не вырастало ничего, кроме лопухов и лебеды, питался отбросами из канав позади домов. (Я уже три года сопровождаю его и сообщаю вам только факты, хотя говорю о нем с вполне понятной отстраненностью.) Когда его пришли арестовывать, он сидел на краю сточной канавы и охлаждал свои большие мозолистые ступни, погрузив ноги по щиколотки в вонючую жижу — руководствуясь в этом принципом неопределенности (он сказал, не я). «Я отнюдь не переоцениваю нечистоты, — бывало, оправдывался он, когда дети дразнили его. — Сточные воды приятны, прохладны, но при этом дурно пахнут. Точно так же я не слишком высоко ценю царей». И он хихикал. Случалось, люди смеялись и хвалили его. Но обычно они швыряли камни. И в том и в другом случае он оставался доволен. Он вел себя как дурак, и мне было за него стыдно. Он был отъявленный смутьян. Когда брошенный камень попадал мне в голову, он говорил: «Экая досада! Какая опасная царапина!» Первое время мне приходила в голову мысль убить его, но он пускался в рассуждения, заговаривал мне зубы и заставлял поверить, что я должен гордиться тем, что меня видят вместе с ним. Так или иначе, я знал, что, если убью его, мне придется вернуться к матери.

Стражники, которые пришли за ним, смотрели прямо перед собой, смущались, что люди видят, как они возлагают руки на знаменитого и уважаемого Провидца, и были раздражены его глупым вопросом. Старик спрашивал и спрашивал, как маньяк, трясясь от возмущения и грозя стражникам пальцем (он теперь стоял, вытащив одну ногу из прохладного темного потока и неуверенно опустив ее на обжигающие камни мостовой).

— Я требую, чтобы вы сказали, в чем меня обвиняют! — Секрет его гениальности, говорил он мне, заключался в умении придираться к самым обычным вещам.

Стражники не отвечали, только бурчали: «Пойдем». Они бы двинули ему разок-другой, если бы осмелились, и я был бы с ними согласен. Но, ударив Провидца, можно навлечь на себя несчастья, и кроме того, его налитые кровью глаза, воспаленные веки и заплетающийся язык свидетельствовали, что он слабо ориентировался в низкой реальности. Если бы они толкнули его, он бы свалился в канаву и забрызгал их нечистотами. «Пойдем», — говорили они.

Агатон подчинился, и его лохмотья взлетели вверх, как испуганные скворцы. Он ковылял между двумя стражниками, как тяжелобольной, но я видел, что он в экстазе, он снова был в центре внимания всех богов и всего человечества. Огромный каменный конь, который высился над храмом Посейдона, взирал на него через весь город, исполненный любви и благоговения. Даже собаки, как ему думалось, прервав полуденный отдых, с восхищением провожали его взглядом. Величественно парящий орел! (Не надо быть гением, чтобы понять, о чем думает Агатон, если только он не в трансе. Чтобы понять, о чем он думает в трансе, надо быть полоумным.) Он ковылял, яростно отталкиваясь костылем и корча рожи, время от времени оглушительно пукая, из-за того что долгое время питался одним луком, и так вместе со стражниками проследовал извилистой улицей на огромную мощеную площадь, к государственным зданиям коллегии эфоров^{1}, к Дворцу Правосудия. Я шел за ними и тащил этот проклятый кувшин. Я держался в тени стен и быстро перебегал от здания к зданию. Раз или два Агатон спотыкался и едва не падал, взмахивая руками, словно потрепанными, запаршивевшими крыльями. Стражники подхватывали его, морщась от отвращения.

— Ликург узнает об этом! — завопил он. — Время и Пространство узнают об этом! — И, забывшись, хихикнул. (Я пригнулся и закрылся руками, как всегда поступал в подобных ситуациях. Противиться Агатону было бесполезно.) — Излагал я вам когда-нибудь мою теорию Времени и Пространства?

Они не обратили внимания.

Дети, завидя Агатона и стражников, выбегали из домов и шли за ними, весело передразнивая сначала Агатонову хромоту, затем строгую, размеренную поступь стражи (стражники выбрасывали ноги носками врозь, поэтому он — для симметрии — косолапил) и криками подбадривали то Агатона, то его сопровождающих. Девочка-илотка^{2} бежала рядом, насмехаясь над стариком, хотя однажды Агатон спас ее, когда за ней гналась корова. (Я был при этом. Я все это видел.)

— Благословляю вас, благословляю вас! — восклицал Агатон, сияя как солнце.