Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы. 1914–1922 гг.

2 августа. Утром, в половине одиннадцатого, в зале заседаний президиума партий совещание с президиумом. Ледебур, как всегда, опаздывает на полчаса. Обсуждается вопрос о кредитах, так как отныне известно, что рейхстаг соберется 4 августа, Гаазе и Ледебур высказываются за отклонение кредитов, все остальные: Давид, Фишер, Молькенбур и я – за принятие. Соглашение невозможно. Для фракции в 111 человек не может быть и речи о воздержании от голосования – это признают все. Больше, чем когда-либо, ощутил я в эти минуты утрату Бебеля, с его неизменным чувством реальности. Гаазе, в качестве партийного лидера, совершал, по-моему, катастрофические ошибки. Давид говорил отлично, Молькенбур, как всегда, трезво, но с разящими доводами. Умный Фишер был так взволнован, что во время речи с ним сделался нервный шок, и он расплакался. Убедить Гаазе и Ледебура было невозможно, но казалось, они рады тому, что остались в меньшинстве. Мы условились вечером встретиться еще раз в «Форвертсе» и там обсудить оба проекта предполагаемой декларации о принятии кредитов и об их отклонении. Независимо от того, за кем окажется большинство во фракции, мы хотели в любом случае повлиять на редакцию предполагаемой декларации. После обеда, около 6 часов, Давид, Фишер, Молькенбур, Шепфлин, Вельс, Зюдекум и я встретились в саду Гера, в Целендорфе, и после нескольких часов обсуждения выработали текст декларации. Вечером, в 9 часов, в «Форвертсе» новая борьба с Гаазе и Ледебуром. Ни у кого из них текста декларации не было. У каждого было по незаконченному наброску. Мы разошлись только около полуночи. Удастся ли склонить большинство фракции к голосованию за кредиты или нет? В течение дня у меня на квартире было получено приглашение имперского канцлера фон Бетман-Гольвега на заседание 3 августа, в 12 часов утра, в канцлерском дворце.

3 августа. Рано утром, в 10 часов, заседание фракции. Гаазе докладывает о предшествующем обсуждении вопроса о кредитах. Фракция постановляет отложить заседание до моего и Гаазе возвращения от канцлера. Пробыв пять минут в зале заседаний фракции, я успокоился. Некоторые из самых радикальных наших товарищей заявили мне, что принятие кредитов для них бесспорно. Среди них был Гох.

Имперский канцлер фон Бетман-Гольвег перед президиумами фракций рейхстага

Вильгельмштрассе, 77, исторический зал на первом этаже, выходящий окнами в сад; присутствуют: министр Дельбрюк, помощник государственного секретаря Ваншаффе, начальник государственной канцелярии, депутаты фон Вестарп, Шпан, Эрцбергер, Бланкенгорн, принц Шёнайх-Каролат, Кемпф, Вимер, Фишбек, Шульц-Бромберг, фон Моравский, Шееле, Гаазе и я. Мы беседуем непринужденно, не садясь, о законопроектах, которые должны быть приняты в связи с законом о кредитах. Около половины одиннадцатого пришел канцлер. Он выглядел очень измученным. Он пожал всем руку. У меня было такое чувство, словно мою руку он жал намеренно долго. Когда он потом сказал: «Доброе утро, господин Шейдеман», мне показалось, что он хотел дать мне понять: «Ну, теперь, я надеюсь, наша обычная грызня будет на время отложена». «Это будет зависеть от него», – подумал я. Юмор не утрачивает своих прав даже в такие серьезные минуты. Шееле принес Бетман-Гольвегу извинения за то, что явился в сером сюртуке. Канцлер сказал: «Пожалуйста» – и обратился к кому-то другому. Затем он занял место в конце стола. Направо от него сели по порядку: Дельбрюк, Шиан, я, Гаазе и т. д., по левую сторону Гетмана сидел старый Кемпф. Канцлер произнес перед нами речь, которую он на следующий день сказал в рейхстаге. Время от времени он делал замечания более или менее конфиденциального характера, спущенные им затем в рейхстаге. Чем ближе канцлер подходил к концу, тем оживленнее становились его движения, от волнения он не знал, куда девать свои длинные руки. Иногда он стучал обеими руками по столу. Зато голос его стал беззвучным, когда он говорил: «Моя совесть чиста». Мне было его искренне жаль. Я чувствовал, как тяжело ему было дать императору совет объявить мобилизацию. Я сравнивал в эти минуты Бетман-Гольвега с его предшественником Бюловом и сказал себе: «Это счастье в нашем несчастье, что не Бюлов теперь канцлер». Я внимательно следил за сменой событий в последние годы и пришел к убеждению, что к Бетман-Гольвегу были очень несправедливы и что в неправильной его оценке виновато заблуждение, в которое не раз вводила болтовня Бюлова.

Кемпф поблагодарил канцлера за сообщение, и Бетман-Гольвег попросил разрешения тотчас же удалиться, так как ему предстояло очень много работы.

Ничего удивительного! Когда Бетман поклонился нам на прощание, я увидел, что его низкий стоячий воротник совершенно промок от пота; возможно, несчастный уже несколько дней не раздевался.