Крушение «Красной империи»

Не помню ни одной съемки, когда бы я ни находился рядом. Наверное, генсека подпитывала уверенность, что будет сделано добротно. Его отношение — от председателя Гостелерадио и до гримера — было уважительным. Мог позвонить среди ночи, посетовать: не понравилась запись, мотаю головой, как корова от слепней… Не случайно в августе 1991-го именно мне продиктовал из Фороса свое заявление, попросил зачитать по ТВ. Что я и сделал.

Но были лидеры, не умеющие даже членораздельно высказаться. Запись престарелого Брежнева превращалась в каторгу. Слова, буквы не выговаривал. Доходило до того, что их собирали по крупицам из других выступлений. Об этом никто не знал, даже его помощники. С Андроповым, по отзывам моих коллег, работать было легко. Юрий Владимирович — человек в высшей степени образованный, интеллигентный. Черненко — это полное отсутствие всего перечисленного.

Ельцин — абсолютно телевизионный человек. Приходилось мне ездить в Свердловск, когда он возглавлял обком партии. В дни «открытого телевидения» Борис Николаевич мог в течение трех-четырех часов отвечать на вопросы земляков. Одаренный импровизатор. И так продолжалось до тех пор, когда уже в Москве здоровье стало подтачиваться.

— Недавно бывший лидер одной из бывших союзных республик заявил, что увязывал подписание новоогаревских документов с отстранением от должности Кравченко. Неужто вы немилосердно щелкали по самолюбию руководящих товарищей?

— Моя позиция к стране, судьбе Союза не была декларативной. Второй канал, по сути, преобразовали в канал межреспубликанского общения. Демонстрировались лучшие программы телестудий союзных республик. Мы не жалели времени для фольклорного творчества. Театры ставили спектакли на национальных языках. Я ввел «прямой эфир», телепереклички между республиками по важнейшим проблемам общесоюзного дома… Несложно понять, что подобная работа связывала руки тем, кто под флагом «самостийности» и суверенитета рвался к вожделенным президентским хоромам. Они заявляли ультиматумы, пытались диктовать условия. Ко мне свою недоброжелательность не скрывали Кравчук, Шушкевич, другие персоналии.

— И вновь обратимся к облику Михаила Горбачева. О нем изданы солидные фолианты. Но звучит разное: одни сравнивают с Бонапартом, другие называют оборотнем, «князем тьмы»…

— Михаил Сергеевич — личность противоречивая и уникальная. Судьба свела меня с человеком, который стал не только выдающимся реформатором общественно-политической жизни сверхдержавы, но и одним из главных ее разрушителей. Он думал прежде всего о себе. Интересы великой страны, 20-миллионной партии, вскормившей его, интересы народа, армии были использованы во имя личного престижа. Он рвался на подиум признания, мечтал стать баловнем мирового сообщества. Этим объясняется «широта души», размах решений, подчас в ущерб государству, когда начисто отказывал инстинкт самодержца. Горбачев, по-моему, несчастный человек, ставший заложником собственной популярности, ее жертвой.

— А почему вас, когда травили в СМИ, изматывали допросами в Генпрокуратуре, не защитил Михаил Сергеевич? Лишний раз подтверждается мудрость: минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь?

— В августе 1991-го Горбачев позвонил мне из Крыма: «Вернусь в Москву, и ты расскажешь, как и что там было. Не волнуйся». После этого наши отношения прервались. Он так и не пожелал ни в чем разобраться. Признаюсь, это меня не очень удивило, так как привык к «сюрпризам». Однажды президент ревностно заметил: о тебе стали писать больше, чем обо мне. Но ведь пишут гадости, уточнил я. Все равно больше, был ответ. Короткий разговор вскоре получил неожиданное продолжение. Из международного отдела передали, что Михаил Сергеевич «озабочен» накатом прессы и озадачил помочь «бедному Кравченко». Вопрос о должности посла тормознули лишь потому, что человек, которого прочили на Гостелерадио, понял сомнительность рокировки с профессионалом. Узнал я об этом во время поездки в Англию. Тут же объяснился. «Не переживай, Леонид. Я тебя не сдам», — беззаботно произнес генсек…

Надо иметь в виду и такой аспект. Горбачев вернулся из Фороса не столько президентом СССР, а скорее политической персоной нон-грата, беззащитной перед руководством России. По сути лишенный властных полномочий, он моментально продублировал указ о моем смещении с должности.