Крушение «Мэри Дир», Мэддонс-Рок

В сумерках мы оказались в водовороте белой воды, где не было ни одной скалы. Не знаю; спал ли я или просто лежал и дремал, но от резкого удара меня сбросило на пол. Наверху, где–то спереди, раздался страшный треск, а потом медленный скрип сжимаемого металла.

Шум моря стал вдруг громче и страшнее.

Я тихо лежал там, где упал, ожидая, что волны в любой момент поглотят нас. Но ничего не произошло, только облако брызг коснулось моего лица. Скрипящий, выворачивающий внутренности звук усилился и слился с шумом моря.

Я поднялся, но в это время пол салона ушел из–под ног и меня выкинуло в дверь. Я стукнулся о переборку больной рукой, и у меня перехватило дыхание. Однако, увидев происходящее, я забыл о боли. «Мэри Дир» накренилась, капитанский мостик превратился в груду обломков, труба исчезла, мачта, переломленная пополам, висела в путанице тросов, упав на стрелу крана, а волны перекатывались по носу.

Патч лежал на спине у входа в рубку. Преодолевая спазм в горле, я крикнул ему:

– Она утонет? — Да.

– Когда?

– Бог ее знает.

Больше мы не говорили и не двигались с места, следя за появляющимися из пены зазубринами скал. Наступали сумерки. Мы слышали, как в агонии истязаемого металла где–то за мостиком разрывается палуба. Вероятно, отламывался нос.

Внезапно раздался последний ужасный треск, и то, что осталось от судна, слегка поднялось и с диким стоном и скрежетом полетело к скалам. Теперь мы увидели черный клин полуоторванного носа. Он еще волочился за нами, а из развороченного трюма вываливались кипы хлопка и огромные ящики. Волны относили их к рифам и разбивали вдребезги.

Патч схватил меня за руку:.

– Смотрите!

Один из ящиков прибило к борту, и он раскрылся. Содержимое повалилось в море. Одному Богу известно, что там было, но.уж точно, что не авиационные двигатели.

Патч возбужденно кричал:

– Вы видели?

Поглощенные разглядыванием ящиков, мы на некоторое время отвлеклись от самого судна, а оно между тем продолжало разваливаться. Раздался сильнейший треск по всей ширине судна, трап, ведущий на колодезную палубу, оторвался и медленно повернулся, словно его сжала невидимая рука. Повсюду слышались звуки вылетающих заклепок и треск рвущихся стальных плит. Палуба кормы дала трещину, которая постепенно расширялась.

Наступила ночь. Начался отлив, скалы обнажились, и между ними стояла наша развалина.

Мы вернулись в салон и улеглись под промокшие одеяла. Говорить было не о чем. Может быть, мы спали, не помню. Я вообще не помню ту ночь. Она осталась белым пятном в моей памяти. Помню лишь бесконечный рев моря, свист ветра, скрежет рвущихся плит и лязг металла. Ни страха, ни холода, по–моему, я уже не ощущал. Была только физическая и моральная усталость, притупившая все эмоции.

Однако рассвет я помню хорошо. Он нес с собой что–то странное. Я ощущал прерывистую бортовую качку и легкий плеск воды.

Треска и рева волн, разбивающихся о рифы, не было, и в этой тишине кто–то звал меня. Солнечный свет ударил в глаза, и надо мной склонилось потное, раскрасневшееся лицо, заросшее седой щетиной, запавшими глазами и туго натянутой кожей на лбу и скулах.

– Мы плывем! – сказал Патч. Его потрескавшиеся губы растянулись к широкой улыбке. – Идите посмотрите!

Пошатываясь, я подошел к двери и увидел странную картину. Вставало солнце, освещая чистую воду без малейших признаков рифов или скал. Вся носовая часть «Мэри Дир» исчезла, но Патч сказал правду: кормовая часть плыла!

Я почувствовал, как дрожит тело Патча, когда он прикоснулся ко мне, но это не была дрожь возбуждения. Это была лихорадка. К полудню он уже настолько ослаб, что не мог двигаться. Глаза его блестели, лицо неестественно разрумянилось, и со лба струйками стекал пот. Он был слишком изнежен длительным пребыванием на Востоке, чтобы безнаказанно провести ночь на открытом воздухе в промокшей одежде и без еды. Ближе к вечеру у него начался бред. Многого я не разбирал, но из того, что мне удалось понять, стало ясно, что он снова плывет по Бискайскому заливу, приказывает, разговаривает с Райсом… Бессвязные отрывки речей с пугающей откровенностью показывали, какому нечеловеческому напряжению он подвергался.

К вечеру над нами пролетел маленький самолетик. Я видел, как он, блестя крыльями, удаляется к северо–западу. Как выяснилось потом, он искал нас на Минкис. Спустилась ночь, а мы все плыли и плыли на своей низко погруженной в воду скорлупке. На ясном небе, среди ярких звезд, висела молодая луна, и лунная дорожка пролегла по безмятежному морю, тихо вздыхавшему, как уснувший великан.

Той ночью я был слишком слаб, чтобы двигаться, а Патч вообще лежал трупом. Время от времени он вздрагивал, лоб его горел, а бессмысленные глаза были широко открыты. Один раз он вскочил, схватил меня за руку и что–то бессвязно проговорил. Этот внезапный бред длился недолго, силы его иссякали, и он снова лежал неподвижно. Я прижимался к нему всю оставшуюся часть ночи, но так и не согрел его. Утром он был уже совсем плох.