Крушение надежд

В Дом литераторов Солженицына привез на машине Твардовский. Внутри, прямо у входа, его встречал Ильин. Солженицын, высокий, худощавый, с напряженным выражением лица, с интересом оглядывался по сторонам. Их путь пролегал через ресторан, там собрались писатели второго эшелона — члены правления или жаждущие стать членами «акулы». При появлении Солженицына в почетном сопровождении Твардовского и Ильина они молча на него уставились неожиданная слава и поддержка самого Хрущева были мечтой для каждого. А Солженицын острым глазом опытного «зэка» замечал на столах большое разнообразие блюд: питались писатели хорошо, много лучше других.

Поднялись на второй этаж, к начальству. Открыли дверь в кабинет, но Солженицын сначала подошел к секретаршам Таисии и Вере, пожал им руки. Заметив сидевшего позади них Павла Берга, подошел и пожал руку и ему. При этом он так проницательно взглянул на Павла, будто сразу угадал, кто это и почему тут сидит. Павел вспомнил, что современники Льва Толстого тоже говорили о проницательном, все угадывающем взгляде великого писателя.

Ильин мягко взял гостя под локоть:

— Александр Исаевич, пожалуйста, в кабинет первого секретаря, там собрались секретари правления, все ждут вас.

— Будете обсуждать мою кандидатуру?

— Нет, ваша кандидатура уже прошла утверждение. Секретари хотят познакомиться с вами и побеседовать о литературных делах и планах.

В кабинете сидели «киты», все встали, Солженицын обошел всех, со всеми поздоровался за руку.

Все хотели похвалить нового коллегу. Раздавались слова, произносимые важным тоном:

— Я получил громадное удовольствие…

— Очень живо написано…

— Представлены выпуклые образы…

— Главный герой Шухов виден как живой.

— Речь действующих лиц очень типичная…

— Можно поздравить Александра Исааковича…

Солженицын поправил:

— Исаевича.

— Да, извините, можно поздравить Александра Исаевича с вступлением в наш Союз.

— Мы очень рады, что теперь вы член нашего Союза.

«Киты» разливались соловьями, для них главным было то, что сам Хрущев рекомендовал принять Солженицына в Союз. А герой дня слушал внимательно, наклонив голову, что-то записывал в маленький блокнот. Ему предложили:

— Вы хотели бы что-нибудь сказать?

— Да, я хочу поблагодарить особенно Александра Трифоновича Твардовского, без его помощи не по силам было бы мне опубликовать «Ивана Денисовича». Видите ли, мой путь в Союз писателей не был легким, я тянулся в литературу неосмысленно, плохо сознавая, зачем это мне и зачем литературе. Я изнывал от того, как трудно было находить свежие темы для рассказов. Страшно подумать, каким бы писателем стал я, если бы меня не посадили. Вот там-то я и увидел удел современного русского писателя, озабоченного правдой: писать надобно только для того, чтобы обо всем не забылось, стало когда-нибудь известно потомкам. Было мне суждено уцелеть, а другие, может быть, с большим даром, сильнее меня, погибли за колючей проволокой. Целая национальная литература осталась там, погребенная не только без гроба, но даже без нижнего белья, с биркой на пальце ноги. Двенадцать лет я писал и писал, и уже и смирился было с пожизненным молчанием. Сильное преимущество подпольного писателя — в свободе его пера. Но понурая свинка глубоко корень роет. И только непредсказанное, невероятное чудо роспуска миллионов невинно заключенных, соединенное с начатками человеческого законодательства, перехлестнуло прежние устои, которые всем казались незыблемыми.

И вот мой тюремный друг Лев Копелев передал рукопись рассказа «Щ-854» об Иване Денисовиче. Хоть всего-то шесть авторских листов, но совсем это тонко было: перепечатывал я с двух сторон, да без полей и чтоб строка вплотную к строке. И сработало. Спасибо огромное Анне Самойловне Берзер, это она, незаметный сотрудник, верная лошадка «Нового мира», смогла понять значение моего рассказа и донести рукопись до Твардовского. Догадка-предчувствие у меня в том и была: к мужику Ивану Денисовичу не могут остаться равнодушны и верхний мужик Твардовский, и верховой мужик Никита Хрущев. Даже не поэзия и даже не политика решили судьбу моего рассказа, а вот эта доконная мужицкая суть, столь у нас осмеянная, потоптанная и охаянная. Твардовский меня за уши из подполья вытянул. Не обнадежен я, конечно, полностью, что будет мне легко и удобно в Союзе писательском, в который вы меня впустили для умеренно-благополучного существования. Наша интеллигенция единодушна в представлении о желанном будущем, но пока что так же единодушна и в полном бездействии для этого будущего. Но все дело в нашей идеологии. Достаточно она потерзала и разорила наши души. После громадных наших потерь мы можем допустить себе и небольшую льготу освобожденного слова. Стране нужна здоровая литература, а не та, что подпираема ходульными устоями прошлого. Моя единственная мечта — оказаться достойным надежд читающей России. Сегодня у меня хороший день, ну прямо-таки славный денек, какой выпал в тот раз на долю Ивана Денисовича[101].