Крушение России. 1917

Государственная дума собралась в тот день на пленарное заседание. Оно окажется последним. И едва ли не самым коротким. Риттих известил, что правительство готово немедленно передать продовольственное дело городскому самоуправлению, подтвердив при этом, что в городе имеется достаточный запас муки. «Стремясь как можно скорее утвердить законопроект о передаче продовольственного снабжения объединенной комиссии Союзов городов и земств, члены Думы начали заседание в одиннадцать утра и прервали его в 12 ч. 50 мин., назначив очередное заседание на одиннадцать часов утра 28 февраля, — вспоминал Керенский. — Для всех было очевидно, что судьба Думы висит на волоске, что она наверняка будет либо распущена, либо ее заседания будут перенесены на более поздний срок. Чтобы не дать застичь себя врасплох, Думе следовало любой ценой продолжить сессию. Левая оппозиция настаивала на проведении следующего заседания не во вторник 28 февраля, а в понедельник 27 февраля»[1778]. Сам Керенский, в отличие от других думских лидеров, продолжал проявлять лихорадочную активность. Помимо того, чтобы воспрепятствовать намерению думцев разойтись, он настаивал на принятии формулы о том, «что дальнейшее пребывание у власти настоящего Совета министров совершенно нетерпимо»[1779]. Предложения его не прошли.

Единственное, что удалось добиться левым — решения неофициального собрания совета старейшин, состоявшегося в кабинете Родзянко, что 27-го в два часа дня Дума все-таки соберется на закрытое совещание. Следующая официальная сессия Государственной думы состоится… в январе 1994 года, но будет это уже в совсем другой стране — Российской Федерации.

В оставшуюся часть дня проходили заседания думских фракций, комиссий, бюро Прогрессивного блока, центрального бюро Военно-промышленного комитета. Общественные деятели, близкие к социалистам, заходили друг к другу, встречались у Максима Горького, толклись в редакциях и обменивались слухами, один другого нелепее. Видных общественных деятелей и думских ораторов не было на улицах Петрограда, уже и пока почти без них делалась история.

Кто действительно не испытывал страха перед народной стихией, более того, активно ее провоцировал, так это ультралевые, в частности, большевики. Об их существовании заговорщики всех лагерей, похоже, либо совсем забыли, либо не склонны были принимать их всерьез. Это было весьма опрометчивым просчетом. Роль крошечной большевистской партии вырастала, как на дрожжах, что отмечали уже и спецслужбы.

Утром 25 февраля вновь заседает Русское бюро ЦК. Шляпников пишет: «От Петербургского Комитета получили предложение дать боевую листовку»[1780]. Текст листовки, сохранившийся в архиве Молотова, написан его рукой: «Жить стало невозможно. Нечего есть. Не во что одеться. Нечем топить. На фронте — кровь, увечье, смерть. Набор за набором! Поезд за поездом, точно гурты скота, отправляются наши дети и братья на человеческую бойню. Нельзя молчать! Отдавать братьев и детей на бойню, а самим подыхать от холода и голода и молчать без конца — это трусость, бессмысленная, преступная, подлая.

Все равно не спасешься! Не тюрьма — так шрапнель, не шрапнель — так болезнь, смерть от голодовки и истощения. Прятать голову и не смотреть вперед — не достойно. Страна разорена. Нет хлеба. Надвинулся голод. Впереди может быть только хуже. Дождемся повальных болезней, холеры… Требуем хлеба — отвечают свинцом!

Кто виноват? Виновата царская власть и буржуазия. Они грабят народ в тылу и на фронте. Помещики и капиталисты на войне наживаются, не успевают считать барыши. Тянут войну без конца. Ради военных барышей и ради захвата Константинополя, Армении и Польши гонят на бойню народ. Нет конца их жадности и зверству. По доброй воле они не откажутся от наживы и не прекратят войну. Пора укротить черносотенного и буржуазного зверя. Либералы и черносотенцы, министры и Гос. Дума, дворянство и земство — все слилось во время войны в одну озверелую шайку. Царский двор, банкиры и попы загребают золото. Стая хищных бездельников пирует на народных костях, пьет народную кровь!

А мы страдаем. Мы гибнем. Голодаем. Надрываемся на работе. Умираем в траншеях. Нельзя молчать! Все на борьбу. На улицу! За себя, за детей и братьев… Надвинулось время открытой борьбы… Всех зовите к борьбе. Лучше погибнуть славной смертью борца за рабочее дело, чем сложить голову за барыши капитала на фронте или зачахнуть от голода и непосильной работы. Отдельные выступления могут разрастись во всероссийскую революцию, которая даст толчок к революции в других странах. Впереди борьба, но нас ждет верная победа! Все — под красные знамена революции… Да здравствует Социалистический Интернационал!»[1781] Радикализация лозунгов шла параллельно с радикализацией выступлений протеста, подпитывая друг друга.