Крушение России. 1917

Набоков последовал за министрами в Таврический дворец, чтобы убедить Милюкова вернуться в правительство: «Не говоря уже о впечатлении разлада с первых же шагов, о последствиях для партии, которая была бы сразу сбита с толку, о тяжелом положении остающихся министров-кадетов, с уходом Милюкова Временное правительство теряло свою крупнейшую умственную силу и единственного человека, который мог вести внешнюю политику и которого знала Европа… Придя в Таврический дворец, я тотчас нашел Милюкова. С ним в этот день на ту же тему уже говорил Винавер, также убеждавший его изменить свое решение. Я прочитал ему текст отказа Михаила. Его этот текст удовлетворил и, кажется, послужил окончательным толчком, побудившим его остаться в составе Временного правительства»[2444]. Воспрянувший духом Милюков тут же предложил Набокову занять пост финляндского генерал-губернатора, но тот не захотел уезжать из столицы и тем же вечером стал Управляющим делами Временного правительства.

Милюков излагал цепь событий по-другому: с Миллионной он поехал домой, где уснул, сломленный бессонными ночами и крахом надежд. «Через пять часов, вечером, меня разбудили. Передо мной была делегация от центрального комитета партии: Винавер, Набоков, Шингарев. Все они убеждали меня, что в такую минуту я просто не имею права уходить… Я уже и сам чувствовал, что отказ невозможен — и поехал на вечернее заседание министров»[2445].

Милюков, в свою очередь, уговорил остаться Гучкова, чье место уже готов был занять полковник Энгельгард. «Милюков мало надеялся на благоприятный исход событий, но он все же был большим оптимистом, — объяснял Гучков много лет спустя. — Объясняется это разницей впечатлений, которые мы получали от наших ведомств. Ему в министерстве иностранных дел приходилось иметь дело с полными радужных надежд дипломатами, а мне — с бунтующими солдатами»[2446]. Как бы то ни было, вечером Гучков вновь был в правительстве, причем с портфелем не только военного, но и морского министра.

Вечером 3 марта Временное правительство смогло собраться на свое первое формальное заседание в полном составе. Продолжалось оно около шести часов и было посвящено одному вопросу: в каком виде публиковать акты об отречении. Рассказывает призванный на заседание в качестве хранителя оригинала акта Николая II замминистра транспорта Ломоносов:

«— Как назвать эти документы?

— По существу — это суть Манифесты двух императоров, — заявил Милюков.

— Но Николай, — возразил Набоков, — придал своему отречению иную форму — форму телеграммы на имя начальника штаба. Мы не можем менять эту форму…

— Пожалуй. Но решающее значение имеет отречение Михаила Александровича. Оно написано вашей рукой, Владимир Дмитриевич, и мы можем вставить его в любую рамку Пишите: «Мы, милостью Божьей, Михаил II…»

— Позвольте, позвольте… да ведь он не царствовал.

Начался горячий спор.

— С момента отречения Николая Михаил являлся действительно законным императором… — доктринально поучал Набоков. — Он почти сутки был императором… Он только отказался восприять верховную власть.

— Раз не было власти, не было царствования.

— Жестоко ошибаетесь. А малолетние и слабоумные монархи?»[2447]

И так далее. Милюков и Набоков изо всех сил доказывали, что отречение Михаила имело юридический смысл, только если признать, что он был императором. Похоже, лишь их волновал вопрос о придании законности власти Временного правительства. «Спор ушел в дебри государственного права, — поведал о том заседании Бубликов. — Наконец, около 2 часов ночи соглашение было достигнуто. Набоков написал на двух кусочках бумаги название актов: 1) Акт об отречении Государя-императора Николая II от престола Государства Российского в пользу великого князя Михаила Александровича; 2) Акт об отказе великого князя Михаила Александровича от воспринятия верховной власти и признании им всей полноты власти за Временным правительством, возникшим по почину Государственной думы. Над этими строками можно поставить заглавие: «Результат первых шести часов работы первого Временного правительства»[2448]. Лишь в четвертом часу утра 4 марта акты были переданы в типографию.

А пока министры предавались юридическим спорам, пространство их власти неуклонно сжималось. Причем не только политически, но и физически.

3 марта Петроградский совет рабочих депутатов, численность которого достигла 1300 человек, решил, что 13-й комнаты в левом крыле Таврического дворца ему мало, и перебрался в Белый зал, где на протяжении предыдущих 13 лет работала Дума. Благо та свои заседания прекратила. Над председательским креслом весела позолоченная пустая рама. Чхеидзе под бурные аплодисменты открыл собрание в переполненном зале: «Это место, где заседала последняя третьеиюньская Государственная дума, пусть же она посмотрит теперь, пусть заглянет сюда и увидит, кто сейчас здесь заседает… Да здравствуют все наши товарищи, которые когда-то сидели здесь, а до сегодняшнего дня томились на каторге»[2449].