Крушение России. 1917

К тому времени, как Александра села писать письмо, какие-то слухи о происшедшем во Пскове до нее уже дошли, не исключено, что и от того фельдъегеря, который доставил бумаги Волкову. «Ничего не знаю о тебе, только раздирающие сердце слухи, — писала императрица. — …Мы все держимся по-прежнему, каждый скрывает свою тревогу. Сердце разрывается от боли за тебя из-за твоего полного одиночества. Я боюсь писать много, так как не знаю, дойдет ли мое письмо, не будут ли обыскивать ее (жену офицера, которая должна была передать письмо — В. Н.) на дороге — до такой степени все сошли с ума. Вечером с Марией делаю свой обход по подвалам, чтобы повидать всех наших людей, — это очень ободряет»[2469].

Многочисленные встречи, посещения больных детей не позволили завершить письмо до прихода Павла Александровича. Это подтверждает и Ден: «Государыня была занята тем, что писала письма, чтобы передать их через офицеров Государю Императору, но великого князя приняла не мешкая»[2470].

Когда это произошло? Если считать за наиболее точный документ дневник, а не воспоминания (это всегда так), то между тремя и шестью вечера. И это при том, что Павел Александрович — командующий гвардии, — как и другие высшие военачальники, был ознакомлен с текстом манифеста об отречении еще до рассвета 3 марта. Его супруга называет даже точное время, когда их разбудили с этим известием — 4 часа 15 минут утра. То есть, зная об отречении, великий князь, находясь поблизости от Александры, не счел нужным извещать ее об этом в течение полусуток! Понятно, почему скрывать от нее правду были заинтересованы Алексеев и Рузский, сильно опасавшиеся вмешательства императрицы в события. Но Павел Александрович?! Полагаю, ни о какой его лояльности Николаю II речи быть не могло, как бы ни утверждала обратное в своих мемуарах его жена княгиня Палей.

В ее изложении сцена встречи императрицы и великого князя была преисполнена тихой скорби. «Павел тихонько подошел к Государыне и приник к руке долгим поцелуем, не в силах говорить. Сердце стучало молотком. Государыня выглядела скромно и просто, как сиделка. Безмятежность ее взгляда потрясала.

— Дорогая Аликс, — сказал наконец великий князь, — я пришел побыть с тобой в эту трудную минуту.

Государыня посмотрела ему в глаза.

— Ники жив? — спросила она.

— Жив, — поспешно сказал великий князь, — но мужайся. Ведь ты храбрая. Сегодня, третьего марта, в час ночи он отрекся в пользу Михаила.

Государыня вздрогнула и опустила голову, как бы в молитве. Потом выпрямилась.

— Если отрекся, — сказала она, — значит, так надо. Я верю в милость Божью. Господь нас не оставит»[2471].

Ден запомнилась другая тональность встречи: «Мы с Марией Николаевной находились в соседнем кабинете, и время от времени до нас доносился громкий голос великого князя и возбужденные ответы Ее Величества. Мария Николаевна начала волноваться.

— Почему он кричит на Мама? — спросила она». Полагаю, Александра Федоровна выслушала немало неприятных упреков от родственника.

«Появилась Государыня, — продолжала Ден. — Лицо искажено страданием, в глазах слезы. Она не шла, а скорее спотыкалась. Я бросилась к ней, чтобы поддержать Государыню и проводить к письменному столу, расположенному в простенке между окнами. Она навалилась на стол и, взяв меня за руки, с мукой в голосе сказала:

— Отрекся!

Я не могла поверить своим ушам и стала ждать, что скажет Государыня еще. Она говорила так, что трудно было разобрать ее слова. Наконец, она произнесла — и тоже по-французски:

— Бедный… совсем там один… Боже! А сколько он там пережил!..

Я обняла Ее Величество за плечи, и мы стали медленно прохаживаться взад и вперед подлинной комнате. Наконец, опасаясь за рассудок Государыни, я воскликнула:

— Ваше Величество — во имя Господа — но ведь он жив!

— Да, Лили, — ответила она, словно окрыленная надеждой. — Да, Государь жив…

— Послушайте меня, Ваше Величество, напишите ему. Представьте себе, как он обрадуется Вашему письму.

Я подвела Государыню к письменному столу, и она опустилась в кресло»[2472].

Именно тогда Александра дописала концовку письма: «Только что был Павел — рассказал мне все. Я вполне понимаю твой поступок, о, мой герой! Я знаю, что ты не мог подписать противного тому, в чем ты клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства. Ты спас царство своего сына и страну, и свою святую чистоту, и (Иуда Рузский) ты будешь коронован самим Богом на этой земле, в своей стране. Обнимаю тебя крепко и никогда не дам им коснуться твоей сияющей души»[2473]. Понятно стремление Александры Федоровны морально поддержать мужа в столь трагическую минуту, но все же, что она имела в виду, когда писала о верности Николая монаршей присяге и спасении царства для сына? Полагаю, она тоже сообразила о незаконности манифеста, что открывало теоретическую возможность его дезавуировать.