Крушение власти и армии. (Февраль-сентябрь 1917 г.)

Столкновения начались раньше, чем можно было ожидать. Получив указ о своем назначении, Корнилов тотчас же послал Временному правительству телеграмму, в которой «докладывал», что принять должность и «привести народ к победе, и приближению справедливого и почетного мира» он может только при условиях:

1) ответственности перед собственной совестью и всем народом.

2) полного невмешательства в его оперативные распоряжения, и поэтому, в назначение высшего командного состава.

3) распространения принятых за последнее время мер на фронте и на все те местности тыла, где расположены пополнения армии.

4) принятия его предложений, переданных телеграфно на совещание в Ставку 16 июля.

Прочтя в свое время в газетах эту телеграмму, я был немало удивлен содержанием первого пункта требований, устанавливавшего, весьма оригинальную, государственно-правовую форму суверенитета верховного командования, впредь до Учредительного собрания. И ждал с нетерпением официального ответа. Его не последовало. Как оказалось, в совете правительства, по получении ультимативного требования Корнилова, шли горячие дебаты, причем Керенский требовал, для поддержания авторитета верховной власти, немедленного устранения нового Верховного главнокомандующего. Правительство не согласилось, и Керенский, обойдя молчанием другие пункты телеграммы, ответил лишь на 2-ой – признанием за Верховным главнокомандующим права выбора себе ближайших помощников.

В отступление от установившегося и ранее порядка назначений, правительство, одновременно с назначением Корнилова, издало указ без его ведома, о назначении генерала Черемисова главнокомандующим Юго-западным фронтом. Корнилов счел это полным нарушением своих прав, и послал новый ультиматум, заявив, что он может оставаться в должности Верховного только при условии, если Черемисов будет удален, и притом немедленно. До выяснения вопроса ехать в Могилев отказался. Черемисов в свою очередь, крайне нервничал и грозил «с бомбами в руках» войти в штаб фронта, и установить свои права главнокомандующего.

Это обстоятельство еще более осложнило вопрос, и Корнилов докладывал по аппарату[242] в Петроград, что считает более правильным увольнение Черемисова в отставку:

«Для упрочения дисциплины в войсках, мы решились на применение суровых мер к солдатам; такие же меры должны быть применяемы и к высшим войсковым начальникам».

Революция перевернула вверх дном все взаимоотношения, и существо дисциплины. Как солдат, я должен бы видеть во всех этих событиях подрыв авторитета Временного правительства (если бы он был) и не могу не признать права и обязанности правительства заставлять всех уважать его власть. Но как бытописатель добавлю: у военных вождей не было других способов остановить развал армии, идущий свыше; и если бы правительство поистине обладало властью, и во всеоружии права и силы могло и умело проявлять ее, то не было бы ультиматумов ни от Совета, ни от военных вождей. Больше того, тогда было бы ненужным 27-е августа, и невозможным 25-е октября.

В конечном результате, в штаб фронта прибыл комиссар Филоненко и сообщил Корнилову, что все его пожелания принципиально приняты правительством, а Черемисов назначается в распоряжение Временного правительства. Главнокомандующим Юго-западным фронтом был назначен случайно, наспех, генерал Балуев, а Корнилов 24 июля вступил в должность Верховного.

Призрак «генерала на белом коне» получал все более и более реальные очертания.

Взоры очень многих людей – томившихся, страдавших от безумия и позора, в волнах которых захлебывалась русская жизнь, все чаще и чаще обращались к нему. К нему шли и честные, и бесчестные, и искренние и интриганы, и политические деятели, и воины, и авантюристы. И все в один голос говорили:

– Спаси!

А он – суровый, честный воин, увлекаемый глубоким патриотизмом, неискушенный в политике и плохо разбиравшийся в людях, с отчаянием в душе и с горячим желанием жертвенного подвига, загипнотизированный и правдой, и лестью, и всеобщим томительным, нервным ожиданием чьего-то пришествия, – он искренне уверовал в провиденциальность своего назначения. С этой верой жил и боролся, с нею же умер на высоком берегу Кубани.

Корнилов стал знаменем. Для одних – контрреволюции, для других, – спасения Родины.

И вокруг этого знамени началась борьба за влияние и власть людей, которые сами, без него, не могли бы достигнуть этой власти…