Читаем Крушение власти и армии. Февраль – сентябрь 1917 г. полностью

Но мировые проблемы, бесконечно сложные в сплетении национальных, политических, экономических интересов народов, расходящихся в понимании предвечной мировой правды, не могли быть разрешены таким элементарным путем. Бетман-Гольвег ответил презрительным молчанием. Рейхстаг 17 марта 1917 года большинством всех голосов, против голосов обеих социал-демократических фракций, отклонил предложение о заключении мира без аннексий. Немецкая демократия устами Носке сказала: «нам из-за границы предлагают устроить революцию; если мы последуем этому совету, то рабочие классы постигнет несчастье»; в стане союзников и среди союзной демократии советский манифест вызвал лишь недоумение, тревогу и неудовольствие, особенно ярко выраженные в речах прибывших в Россию Тома, Гендерсона, Вандервельде и даже нынешнего французского большевика Кашэна.

В дальнейшем к слову «мир» Совет прибавил новое определение «без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов». Теоретичность этой формулы немедленно же столкнулась с реальным вопросом об оккупированной немцами западной и южной России, о Польше, о разоренных немцами странах — Румынии, Бельгии и Сербии, об Эльзас-Лотарингии и Познани, наконец о том рабстве, экспроприациях и принудительном труде для войны, которым были подвергнуты немцами все страны, подпавшие под их власть. Ибо, согласно программе немецких социал-демократов, опубликованной наконец в Стокгольме, — для французов в Эльзасе и Лотарингии, поляков в Познани и датчан в Шлезвиге предназначалась только культурно-национальная автономия, под скипетром германского императора.

В то же время, всемерно поощрялась идея самостоятельности Финляндии, русской Польши, Ирландии. Требование возвращения немецких колоний находилось в каком-то трогательном единении с обещаниями самостоятельности Индии, Сиаму, Корее…

Chanteclair не вызвал солнца. Протянутая рука стыдливо повисла в воздухе. Совет вынужден был признать, что «нужно время, чтобы народы всех стран восстали и железною рукою принудили своих царей и капиталистов к миру»… А пока «товарищи-солдаты, поклявшись защищать русскую свободу», не должны «отказываться от наступательных действий, которых может потребовать боевая обстановка»… В среде революционной демократии наступила растерянность, ярко выраженная в словах Чхеидзе: «мы все время говорили против войны, как же я могу теперь призывать солдат к продолжению войны, к стоянию на фронте!».[73]

Но слова «война» и «наступление» были все-таки произнесены. Они разделили советских социалистов на два лагеря — «оборонцев» и «пораженцев». Теоретически, к первым принадлежали только правые группы соц. революционеров, народные социалисты, «Единство» и трудовики. Прочие социалисты исповедовали немедленную ликвидацию войны, и углубление революции путем внутренней классовой борьбы. Практически же, при голосовании вопроса о войне, к оборонцам присоединялась большая часть соц. рев. и соц. дем. меньшевиков. Но выносимые формулы носили на себе печать этой двойственности — ни мира, ни войны. Церетелли призывал «пробудить движение против войны во всех странах, как союзных, так и враждебных». Съезд делегатов советов р. и с. депутатов в конце марта, вынес не совсем определенное постановление, в котором, после требования отказа от «аннексий и контрибуций», предъявленного всем воюющим державам, указывалось все же, что «пока война продолжается, крушение армии, ослабление ее устойчивости, крепости и способности к активным операциям, было бы величайшим ударом для дела свободы и для жизненных интересов страны». В начале июня второй съезд вынес новую резолюцию, которая наряду с определенным заявлением, что «вопрос о наступлении должен быть решаем исключительно с точки зрения чисто военных и стратегических соображений», вместе с тем, внушала явно пораженческую идею: «окончание войны путем разгрома одной из групп воюющих сторон послужило бы источником новых войн, еще более усилило бы рознь между народами и довело бы их до полного истощения, голода и гибели». Революционная демократия, очевидно, смешала два понятия: стратегическую победу,

знаменующую окончание войны, и условия мирного договора, которые могут быть человечны и бесчеловечны, справедливы и несправедливы, дальновидны и близоруки.

Итак, следовательно — война, наступление, но без победы.

Небезынтересно указать, что такую же формулу произнес еще в 1915 году прусский депутат и редактор «Vorwaerts'a» Стребель: «я исповедую открыто, что полная победа империи не послужит на пользу социал-демократии»…

Перейти на страницу:

Все книги серии Очерки русской смуты

Похожие книги