Круть

– Для сотрудника инквизиции это неразумно.

Ломас засмеялся.

– Все-таки вы не безнадежны. Наш мир – это переплетение невозможностей. Именно поэтому он непостижим для примитивного ума. Не пытайтесь его понять, пытайтесь в нем выжить.

– В рабочее время я склонен делить вещи на возможные и невозможные, – сказал я. – Из прагматизма.

– Возможное появляется из суммы невозможного, – ответил Ломас, откидываясь на спинку своего черного трона. – Вероятное – из невероятного. Если бы вы помнили все, что корпорация стерла из вашей памяти, вы бы отнеслись к происходящему иначе. Вы сталкивались и с куда более странными ситуациями, просто забыли. А я помню.

– Может быть, однажды вы позволите все вспомнить и мне?

– Почему же нет. Когда-нибудь, Маркус, вы займете мое место, получите полный допуск к служебному архиву – и тогда… Но во многой мудрости много печали.

Я поглядел Ломасу в глаза. Печаль в них действительно была. И мудрость тоже. Я не знал, то ли это мастерская настройка симуляции, то ли прямой трюк с моим восприятием. Последнее было вероятней – такое проще осуществимо. Не зря Ломас начинает каждый разговор со стакана коммутационного коньяка.

– Вы действительно хотите поручить мне это дело?

– Да.

– Что от меня потребуется? Отправиться в мезозой? Отловить духов зла?

– Задача проще.

– То есть?

– Мать Люцилия оставила нам пространственные координаты грядущей манифестации зла. Я немного слукавил, сказав, что там тайга и пустое место. На общественно доступных картах действительно ничего нет. Но на них показано далеко не все. Сердоболы не слишком охотно делятся информацией с человечеством. Но у «TRANSHUMANISM INC.» лучшие карты из возможных, потому что у нас остались даже карбоновые спутники. Давайте познакомимся с театром военных действий.

Ломас провел рукой над столом, и я увидел прежний глобус с красным флажком. Он начал расти и за секунду стал таким большим, что унесся за пределы комнаты. Теперь мы с Ломасом как бы спускались к поверхности планеты – облака разошлись, я увидел далекие нити рек, зеленые просторы тайги, а потом на том месте, где краснел флажок, появилось человеческое поселение.

Я с изумлением различил в одной из проплешин тайги тот самый каменный хоровод, который принял за остатки Гипербореи.

– Позвольте, адмирал… Я уже видел это.

– Конечно. Нейросеть готовила вас к новому заданию. Мать Люцилия прислала координаты еще неделю назад.

– А как же сестры-христианки, которых я замучил в Риме?

– Возможно, это была нейросетевая оптимизация вашей памяти.

– Так я замучил их на арене или нет?

– Сложно сказать, – ответил Ломас. – Нейросеть выбрала для вас такой реабилитационный маршрут, и теперь это ваше субъективное прошлое. Вы спрашивали, как следствие может предшествовать причине. Вот вам свежий пример. Дело в том, что для мозга причина и следствие – это просто воспоминания. А последовательность воспоминаний субъективна. Что вы вспомните первым, то первым и будет.

Я опустил взгляд на хоровод бородачей. Заросли вокруг скульптуры были безлюдны, но с высоты видно было нечто вроде городища неподалеку. Деревянный забор-частокол, бревенчатые мостики над ручьями – и серые ветряки с пропеллерами. Еще я заметил хозяйственные сараи, скотные дворики и длинные бараки весьма угнетающего вида.

Зум.

У ветряков были фундаменты – приземистые аккуратные постройки из белого и красного кирпича. Сами деревянные вышки отличались куда меньшим изяществом. Они походили не столько на ветрогенераторы, сколько на скелеты донкихотовских мельниц: грубо сбитые каркасы, отстающие доски, кривые винты.

Еще зум. Кирпичные фундаменты ветряков были обитаемы – у каждого стояли часовые в клюквенных улан-баторских халатах.

Я разглядел параллельные ряды соединенных друг с другом велосипедных рам. На них сидели люди в пестрых ватниках и обмотках – и крутили педали. Винт на ближайшей вышке неспешно вращался. Я с изумлением понял, что в движение его приводит не ветер, а сами велосипедисты.

– Что это? – спросил я.

– Ветроколония номер семьдесят два имени Кая и Герды. Крупное исправительное учреждение Добросуда, расположенное точно в месте, указанном матерью Люцилией.

– Ветроколония? Почему такое странное название?

– Вы должны быть знакомы с этим понятием, – сказал Ломас. – Это связано с вашей национальной идеей. С Крутью.

– А что такое национальная идея?

– Ой, они вам и это стерли. Ну, как объяснить… То, во что вы должны верить, пока начальство ворует. Вернее, делать вид, будто верите.

– А почему там каменный хоровод? Бородатые мужики в лесу? Я их за гиперборейцев принял.

– Это заброшенный мемориал климатолога Лукина. Они при каждой ветроколонии. В тайге таких много.

– Кто такой Лукин?

– Создатель Крути. Вернее, главный из ее теоретических источников.

– А что…

Ломас поднял руку.

– Маркус, я не могу чинить вам память в реальном времени. У вас подключена система HEV. Проверьте.

Я послал имплант-запрос – и время вдруг остановилось.

Ломас замер в своем кресле, а дым над его сигарой застыл.