Крутая волна

— Из их банды мы, только не ихние. Оне нас с поезду сняли… При ей вот большевик был, он стрелял в их… Так они тоже его убили… — едва справляясь с одышкой, торопился объяснить Залетов.

— А ты, часом, не брешешь? — недоверчиво спросил всадник, все еще держась за эфес сабли.

— Вот те крест! — истово перекрестился Залетов.

— Ну ладно, не до вас тут! — Всадник пришпорил коня и поскакал через поляну догонять своих, однако на опушке поляны обернулся и крикнул: — Идите вон в то село, там у нас штаб!

Пока добрались до села, совсем стемнело, но первый же встречный объяснил, где штаб:

— Если вот этим проулком свернуть, так шестой дом будет по правую руку. Там во дворе фонарь горит.

Под фонарем сидел пожилой мужчина без шапки, в кожанке, перепоясанной широким ремнем, с него свисала между колен большая деревянная кобура, она моталась в такт с привешенной к суку старой яблони зыбкой, в которой надрывался от крика ребенок.

— Вы тут начальник? — спросила Ирина.

— Допустим. — И досадливо поморщился: — Куда же она запропастилась? И чего он орет? Ладно бы голодный, а то ведь недавно обе груди высосал, паршивец.

— Наверное, мокренький. — Ирина подсунула руку под маленькое тельце. — Так и есть.

Она нашла в изголовье сухую тряпку, но перепеленать ребенка ей никак не удавалось, он все развертывался. Тогда Залетов, отстранив ее, сделал это быстро и ловко.

— Смотри‑ка, умеешь, — похвалил его начальник. — Сколько ты их напеленал?

— Ежли считать померших, то одиннадцать.

— Ишь ты, а с виду такой неказистый. Кто будешь?

— Воронежской губернии, деревни Шиновки житель. А ты?

— Я‑то тверской. Да не о том я тебя спрашиваю. Из каких будешь?

— Мы‑то? — переспросил Залетов. — Пока из бандитов.

— Вот даже как?

Тут вмешалась Ирина и обстоятельно рассказала об их злоключениях.

— Так, так, — неопределенно сказал начальник, — А документы при вас есть?

— Какие теперь документы? — вздохнул Залетов.

— Плохо. Ну да ладно, подумаем, что с вами делать.

В калитку заглянула какая‑то женщина, спросила:

— Анисья дома?

— Нет. Сказала, что отлучится на минутку, а вот уже больше часа прошло. Ребенка на меня бросила, а он тут ревел.

— Заговорилась с кем‑нибудь, ноне у нас много разговоров‑то разных.

— Слушай, Пелагея, возьми‑ка девушку на постой, — неожиданно предложил начальник.

— У меня ведь и так полна изба.

— А она с тобой, в горнице.

Пелагея подозрительно оглядела Ирину:

— Где это тебя так поцарапали?

Только теперь вспомнила Ирина о своих царапинах, о рваной юбке и подумала, что вид ее, конечно, не внушает доверия и, Пелагея вряд ли возьмет ее на постой. Но та уже согласилась:

— Ладно, юбчонку я тебе подберу. Пошли.

Не успели они уйти со двора, как послышался конский топот и во двор влетел тот самый всадник, что замахивался на Ирину саблей.

— Опять упустили! — гаркнул он, круто осаживая коня.

— Не кричи, мальца разбудишь, — оборвал его начальник.

Всадник сверху заглянул в зыбку и уже тихо доложил:

— Конечно, которых порубали, которых захватили, а Гришка улизнул. Как вода между пальцев, утек! — И, узнав Ирину, радостно сообщил: — А энтих‑то я словил!

— Не ты словил, а сами они пришли.

— Так ведь дорогу‑то я им и показал.

— Ну да, чуть не зарубил барышню, — напомнил Залетов.

— А пес вас разберет, кто вы такие.

— Пойдем, — потянула Ирину Пелагея. — Оне теперь до утра спорить будут, а у меня корова недоена стоит.

Она провела Ирину в горницу, чистую комнатку с фикусом на полу, сразу напомнившую Ирине горницу в доме Васьки Клюева, правда, чуть поменьше и победнее, но такую же ухоженную, даже более уютную.

— Вот тут и ночуешь, — указала Пелагея на кровать с горкой подушек.

— А вы?

— Я на полу прилягу, там прохладнее, да и какой наш сон? Как засветет, корову опять надо доить и в стадо гнать. Погоди, я тебя сейчас парным молочком напою. — Пелагея выскочила в избу, звякнула там подойником, а уже через минуту до слуха Ирины донеслось через раскрытые створки звонкое цирканье и теплый запаха парного молока. Этот запах подействовал на нее умиротворенно и расслабляюще, она быстро разделась, сняла с кровати батистовое покрывало, упала на постель и заснула, может быть, раньше, чем голова ее успела коснуться подушки.

Разбудило ее то же цирканье молочных струек о подойник, она даже подумала, что и не спала вовсе, но за окном уже пылала утренняя заря, о чем‑то спорили воробьи, облепившие куст рябины с красными гроздьями ягод.

«Господи, хорошо‑то как!» — Ирина встала, потянулась, подошла к окну; воробьи тотчас вспорхнули, пересели на соседний куст и опять о чем‑то заспорили. Пелагея доила во дворе корову, возле забора, у коновязи, вчерашний конник поил из ведра четырех лошадей, в ногах у них копошились куры, подбирая выпавший из торб овес. Эта мирная картина сельской жизни вызвала в Ирине умиление, ей захотелось вот такой тишины и уюта, хотя она знала, что тишина эта обманчива, она лопнет от первого же выстрела… «Когда же все это кончится — война, разбой, выстрелы? Может, переждать здесь? Нет, надо домой».

Завтракали они отварной картошкой, запивали ее парным молоком. Пелагея рассказывала: