О чем публика не ведала и что посчитали необязательным сообщать прессе, так это тот факт, что дело вскрылось по чистой случайности. Однажды утром в почтовом ящике Уголовной полиции на набережной Орфевр был обнаружен грязный кусок оберточной бумаги с надписью: «Переплетчик с улицы Тюренн сжег труп в своем калорифере».
Подписи, конечно, не было. Анонимку доставили в кабинет Мегрэ, но тот отнесся к ней скептически и никого из своих старых инспекторов беспокоить не стал, а послал маленького Лапуанта, еще молодого и жаждущего отличиться.
Лапуант установил, что на улице Тюренн действительно проживает переплетчик Франц Стювель, фламандец, обосновавшийся во Франции двадцать пять лет назад. Представляясь работником санитарной службы, инспектор переговорил с соседями и вернулся с тщательным докладом.
— Стювель работает, можно сказать, прямо в витрине, господин комиссар. В глубине мастерской, где совсем темно, деревянная перегородка, за которой Стювель устроил себе место для ночлега. Лестница ведет в полуподвальное помещение, там у него кухня. Есть еще комнатушка, которую нужно освещать даже днем, это столовая. И наконец, подвал.
— С калорифером?
— Да. Старая модель, к тому же, кажется, в не очень хорошем состоянии.
— Работает?
— Этим утром не разжигали.
В пять часов пополудни уже бригадир Люка отправился на улицу Тюренн с обыском. К счастью, он догадался на всякий случай захватить с собой ордер, поскольку переплетчик отстаивал неприкосновенность своего жилища.
И хотя Люка возвратился тогда практически ни с чем, теперь, когда это дело превратилось в сущий кошмар для уголовной полиции, тот обыск расценивается как несомненная удача.
В глубине калорифера при просеивании пепла он обнаружил два зуба — два человеческих зуба — и доставил их в лабораторию.
— Что за человек этот переплетчик? — спрашивал Мегрэ, в то время еще воспринимавший это дело как бы со стороны.
— Ему около сорока пяти лет. Блондин, кожа с отметинами ветряной ослы, голубые глаза, на вид спокойный. Его жена, кстати, намного моложе.
Как стало известно, Фернанда приехала в Париж прислугой на все и поначалу несколько лет протирала подметки на Севастопольском бульваре.
Ей было тридцать шесть лет, со Стювелем жила вот уже десять лет, хотя лишь три года назад их брак без особого шума зарегистрирован в мэрии 3-го округа.
Из лаборатории прислали отчет. Зубы принадлежали мужчине лет тридцати; возможно, довольно полному; причем несколькими днями раньше они еще служили ему по своему прямому назначению.
Стювель был вежливо доставлен в кабинет Мегрэ, и «карусель» завертелась. Переплетчик носил очки с толстыми стеклами в стальной оправе. Густые, довольно длинные волосы спутались, галстук сбился в сторону.
Это был образованный, начитанный человек. Он казался спокойным, рассудительным, его тонкая кожа легко покрывалась румянцем.
— Как объясните тот факт, что в вашем калорифере нашли человеческие зубы?
— Никак не объясню.
— В последнее время вы не теряли зубы? Тогда, может быть, ваша жена?
— Ни то и ни другое. У меня они вообще вставные. И он вытащил искусственные челюсти изо рта, а затем привычным жестом вставил их на место.
— Опишите поподробней, чем вы занимались вечерами 16, 17 и 18 февраля?
Допрос происходил вечером 21-го, после визитов Лапуанта и Люка на улицу Тюренн.
— На них приходится среда?
— 16-ое.
— В таком случае, как и во все среды, я ходил в кинотеатр Святого Павла на улице Сент-Антуан.
— С женой?
— Да.
— А в остальные дни?
— В субботу после полудня Фернанда уехала.
— Куда она направилась?
— В Конкарно.
— Отъезд планировался заранее?
— Ее немощная мать живет с дочерью и зятем в Конкарно. В субботу утром мы получили телеграмму от ее сестры Луизы, что мать тяжело больна, и Фернанда уехала с первым же поездом.
— Не позвонив?
— У них нет телефона.
— Мать была плоха?
— Она оказалась в полном здравии. Луиза телеграмму не посылала.
— Тогда кто же?
— Мы не знаем.
— А раньше вас не разыгрывали?
— Никогда!
— Когда вернулась ваша жена?
— Во вторник. Пару дней отдохнула среди своих…
— А чем вы занимались в это время?
— Я работал.
— Сосед показывает, что все воскресенье из вашей трубы валил густой дым.
— Возможно. Было холодно. Это была правда. В воскресенье и понедельник резко похолодало, и в пригороде отмечались сильные заморозки.
— Во что вы были одеты в субботу вечером?
— В то же, что и каждый день.
— После закрытия никто к вам не приходил?
— Никто, только один заказчик забрал свою книгу. Дать вам его имя и адрес?
Это был человек известный, член «Ста библиотек».
— Ваша консьержка мадам Салазар слышала, как в тот вечер около девяти часов хлопнула ваша дверь. Несколько человек оживленно беседовали.
— Возможно, эти люди разговаривали на тротуаре, но не у меня. Весьма вероятно, что, если они были возбуждены, как считает мадам Салазар, они могли стучать в витрину.
— Сколько у вас костюмов?
— Поскольку у меня только одно тело и одна голова, у меня один костюм и одна шляпа, а также старые брюки и свитер, в которых я работаю. Ему показали темно-синий костюм, обнаруженный в шкафу в спальне.
— Этот?
— Это не мой.