Крутоярск второй

Председательствующий на пленуме, медлительный, спокойно сдержанный секретарь горкома Хромов, объявил перерыв.

Зал, словно улей, загудел озабоченно и возбужденно. Как обычно, перерыв не был для собравшихся просто отдыхом. Он нес свою нагрузку и, пожалуй, входил в общее течение пленума как его составная, по-своему важная часть. Секретари партийных организаций и знаменитые на весь город новаторы производства, директора и заведующие, работники трех городских райкомов и райисполкомов, работники горкома и горисполкома встречали, отыскивали, ловили друг друга в шумной сутолоке перерыва, чтобы что-то решить, согласовать, утрясти, уточнить, выяснить. Нечасто случалось этим людям собираться вместе, и великое разнообразие дел, забот, вопросов, которыми жили они — рабочий, мозговой, направляющий аппарат города, вселилось вместе с ними в коридоры, фойе и залы Дворца культуры.

Овинский пустился на поиски секретаря парткома вагоностроительного завода, чтобы договориться с ним о совместном собрании коммунистов отделения и заводских подъездных путей. Он потолкался в главном фойе, заглянул в переполненный буфет, сошел вниз, к подъезду Дворца, где толпились курильщики, но все безуспешно.

Ему посоветовали поискать возле сцены. Овинский снова поднялся наверх и, пройдя коридором мимо боковых лож, не без тайной робости взялся за ручку двери, ведущей за кулисы. Открыв ее, он оказался в проходной комнате. Секретарь парткома и директор вагонного завода стояли здесь вместе с небольшой группой людей, окружавшей Таврового. Директор рассказывал Федору Гавриловичу что-то очень веселое, и вся группа оглушительно хохотала.

Овинский в нерешительности остановился. Отзывать секретаря парткома представлялось неудобным, и уж совсем неуместно было бы присоединиться к группе. Оставалось повернуть назад. Он уже потянул дверь, но в этот момент глаза председателя горисполкома встретились с его глазами. Тавровый посерьезнел. Окружавшие его невольно посмотрели на дверь. Испытывая ужасную неловкость, Виктор неуверенно осклабился и поклонился. Не спуская с Овинского удивленного холодного взгляда, Федор Гаврилович снял очки, потер их платком, снова надел и, не ответив на приветствие, отвернулся.

Не помня как, очутившись в зале для курения, Овинский лихорадочно затянулся папиросой. Позорная, отвратительная картина продолжала стоять перед глазами: осанистый, величественный Тавровый, поблескивающий стеклами очков и благородной сединой на высоких, коротко подстриженных висках, и его, Овинского, собственная фигура, растерянная, жалкая, согнутая в заискивающем, выжидательном поклоне. Мерзость!

На душе было слякотно и безнадежно.

V

Хотя Ира никогда не подчеркивала, какое положение занимает ее отец, хотя в ней не было и тени хвастовства, в каждом ее слове об отце слышалась глубокая удовлетворенность тем, что она дочь Федора Гавриловича Таврового.

Отец всегда был окружен ореолом почета. Пионеркой Ира проходила в колонне своих сверстников и сверстниц через огромный торжественный зал, чтобы приветствовать какое-нибудь высокое городское собрание — конференцию или слет; колыхалось впереди красное знамя, трещали барабаны, пели горны, дружно аплодировал залитый светом зал, а над всем этим, на сцене, среди самых уважаемых, первых людей города ей всегда улыбался отец.

Комсомолкой она в рядах демонстрантов вступала на центральную площадь города — маленькая частица могучей, волнующейся людской реки. И над бесконечным потоком знамен, цветов, музыки, песен и приветственных возгласов она снова видела отца, стоявшего на трибуне, перед большими портретами вождей, видела его улыбку и короткое помахивание согнутой руки.

Она гордилась им, и чувство ее было полным и цельным, без единой трещинки, без единого пятнышка сомнений.

Оно ни в какой мере не поколебалось, когда отец встал вдруг между нею и Виктором. Ира просто не допускала, что такое противоестественное положение продлится сколько-нибудь долго; отец всегда поступает правильно, в конце концов он поступит правильно и теперь. Он узнает Виктора и переменится к нему.

Ни огорчительный финал первого визита Виктора в ее семью, ни косые взгляды отца не повлияли на нее. Она с открытой, спокойной смелостью уходила на свидание с любимым, и свидания эти были все более продолжительны и часты.

VI

Ира и Виктор поженились в ноябре все того же 1955 года.

После первой встречи с Овинским Федор Гаврилович упрямился еще с месяц. Было слишком больно видеть, что его Ирка — веснушчатая попрыгушка, которой еще надо покупать куклы, которая еще ровным счетом ничего не знает и задает глупые вопросы, Ирка — самое привычное, самое домашнее, самое ласковое на свете существо — отодвинулась, отдалилась вдруг в какую-то свою жизнь и какой-то пришелец, какой-то самозванец — может быть, шалопай или прохвост — стал для нее ближе родителей.