Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков

Дэнни прислушался к совету. Он принял важное решение. Ему нравился Махони, и он хотел его порадовать. Но и Джерри Махони сделал важное открытие — по прошествии двух недель он окончательно убедился: у Дэнни О’Тула незаурядный писательский талант.

Дэнни быстро проглотил учебник грамматики для взрослых. К следующему занятию он принес Махони все выполненные упражнения. Махони дал ему другой учебник, посложнее. Дэнни взялся за новую книгу и скоро одолел ее до конца. Весь его доход от скворечников уходил теперь на батарейки к электрическому фонарику. Каждый вечер после того, как в камере тушили свет, он продолжал работать над собой, читая те немногие книги, которыми смог разжиться в скудной библиотеке «особого» крыла.

В армии Дэнни прочитал Свена Хассела, да и на гражданке иногда брал в руки триллер, но никогда раньше он не глотал книги с таким упоением, как теперь. Он читал исторические романы и детективы, просматривал старые номера «Ридерз дайджест», наслаждался вестернами плодовитого Д. Эдсона под хлесткими названиями — «Удар в спину» или «Пять полночных выстрелов». Постепенно Дэнни перешел к более серьезным произведениям — его больше не пугали старые пыльные тома в тканых переплетах, набранные мелким шрифтом, которыми были заставлены нижние библиотечные полки. Так он добрался до Дюма и Диккенса, Твена и Теккерея, Голсуорси и особенно полюбившейся ему Элизабет Гаскелл.

Книги поразительным образом заставили Дэнни работать головой. Нельзя сказать, что он от природы был глуп, напротив, всегда отличался сообразительностью. Но сейчас чтение запоем словно смело прочь те барьеры в мозгу, которые образовались под влиянием крэка, превратившись в психические шоры, мешавшие ему не только рационально мыслить, но и испытывать нормальные чувства. Выдуманные миры романов девятнадцатого века помогли Дэнни по-новому взглянуть на мир, в котором он жил сам, дав себе честную оценку. Мир, как выяснилось, был намного огромней, чем Дэнни подозревал. У него оказалось литературное чутье. Он мог безошибочно определить качество каждой написанной на английском языке строки, ее психологическую достоверность, то есть проанализировав ее не хуже любого критика. Его литературный дар был таким же естественным, как пристрастие к крэку.

Через месяц Джерри Махони начал носить своему любимому ученику книги из дома, дополняя скудные запасы ветхих томов тюремной библиотеки. Чернокожий Дэнни, решил Махони, наверняка захочет узнать, что пишут чернокожие авторы. Он притащил ему Джеймса Болдуина («У, начудил мужик!»); Ральфа Эллисона («Э, братишка, чего так злиться-то?»); Тони Моррисона («Да, да, да! Но концовка хромает...»), и Честера Хаймса («Мура! Забавно, изобретательно. Парень хорошо знает дерьмо, про которое пишет, но все равно — тягомотина!»). Эти писатели обращались и к Дэнни тоже. Он восхищался прохладой прозы Кэрила Филипса и сдержанным гневом Фреда Д’Гиара. Но больше всего Махони удивляло, что он находил интересными самые разные и не похожие друг на друга романы.

Дэнни понравились декаденты. Точнее, рассказы о неестественных удовольствиях и искусственных мирах. Он проглотил Мальдорора, быстро прочел «Наоборот»[14] и пришел к выводу, что «Дориан Грей» — скукотища. В течение четырех месяцев Дэнни серьезно помогал Махони с переводом «Искусственного Рая», наслаждаясь этим произведением. Нельзя сказать, что оно как-то повлияло на рассказ, который писал Дэнни, — все-таки он всего лишь был у Махони на подхвате. Описываемые им события разворачивались в Харлесдене, а главный герой мало чем отличался от самого Дэнни. В рассказе присутствовали начало, середина, которую Дэнни старался выстроить с определенным изяществом, и — в этом оба были убеждены — неожиданная концовка.

Призрак награды еще только маячил вдали, а между участниками творческой студии уже разгорелась жестокая конкуренция. Когда речь заходила о настоящем писательском бизнесе, Гринслейд, которому когда-то повезло в рекламе Рэйнхэма опубликовать стишок про кота («Мой чудесный милый кот, / Тот, что радость мне несет, / Ну-ка, покажи характер!»), считал себя несомненным лидером гонки. Слово «профессионализм» не сходило у него с языка, он мог перебить Махони, рассказывающего о построении диалога, описании персонажа или развитии сюжета, чтобы поделиться свежей информацией о грантах, размерах гонорара или авторских правах. Справедливости ради, следует признать, что Гринслейд на самом деле являл собой типичный пример немолодого (пятьдесят с хвостиком) британского писателя, с той разницей, что ему так и не удалось пробиться через многочисленные препоны и напечатать хоть одну книгу, чтобы затем видеть, как она, никому не нужная, тихо умирает, как гаснущая звезда.