Крутые парни

Беда была в том, что многие нынешние законные и авторитеты не дотягивали до той планки, до которой сумел поднять воровское дело самый знаменитый в прошлом вор в законе по кличке Медведь. Нынешним не по силам было даже одернуть зарвавшуюся молодежь. А ведь в недалеком прошлом одного слова Медведя было достаточно, чтобы усмирить непокорных и пресечь на корню пробившуюся в уголовную среду ересь. Медведь был суров, но не жесток: он мог отвесить всего лишь единственную пощечину беспредельщику, и это бесчестие приравнивалось едва ли не к физической гибели. Многие, не выдержав такого позора, вешались, другие извлекали из оплеухи полезный урок, были и такие, кто навсегда оставлял опасное ремесло и становился обыкновенным работягой. Но прежде чем наказать беспредельщика, Медведь пытался его убедить. Как правило, после такого разговора неуправляемый вор начинал жить по «понятиям».

Последние годы политическая ситуация в России менялась едва ли не каждый день, а уголовный мир – это всего лишь перевернутая действительность. Нынешние времена – не светлый вчерашний день, когда слова пахана слушали, как проповедь апостола. В России теперь пацаны нажимают на курок с той же легкостью, с какой опытный вор-карманник запускает руку в карман подвыпившего фирмача.

После смерти Медведя в воровской среде не находилось человека, способного его заменить, а те немногие, кого судьба все же возводила на всероссийский воровской трон, методично уничтожались. Одним из таких был Седой.

Седого Варяг знал по знаменитой Раифской малолетке, что находится неподалеку от Казани. Если Варяг свой первый срок отбывал за драку, то Седой уже тогда был опытным карманником и имел твердые понятия о воровской чести. Он никогда бы не стал красть деньги у своего товарища, справедливо называя такой поступок «крысятничеством», но зато без всякого смущения мог вытянуть кошелек у зазевавшейся старухи. Его покровителями были опытные известные воры, и на малолетке он имел репутацию справедливого пацана. Воспитанники всегда привлекали его на роль третейского судьи для разрешения споров.

Варяг вспомнил далекую малолетку. В те годы, когда он отбывал срок, молодняк попался особенно крепким и выделиться из общей массы могли только незаурядные личности. Седой был одним из таких.

Позже многие из воспитанников тех лет стали ворами в законе и положенцами и в воровской элите России пользовались значительным авторитетом. Они представляли собой серьезную силу – с ними невозможно было не считаться. Раифская обитель сумела развить у каждого чувство землячества, которое сродни дворовому патриотизму.

Даже отсидев срок, они не терялись и держались друг друга как бывшие подельники. Если кто-то попадал в места заключения, то ему отсылали грев и писали коротенькие письма-малявы, которые могли подбодрить куда лучше, чем стакан водки. А на российских сходняках они составляли крепкую фракцию, которую остальные воры не без иронии прозвали «большевиками». Раифские являлись максималистами во всем – среди них были самые стойкие отрицалы, самые правильные воры и очень сильные смотрящие.

Возможно, образованию раифского братства способствовал и тот изумительный северный край, где находилась колония, – хвойный лес с могучими соснами в два обхвата. Свою роль сыграло, видимо, и то обстоятельство, что тюрьму разместили в северной половине мужского монастыря. Настоятеля и монахов совсем не тяготило такое соседство. И, если бы не знать, что за высокими монастырскими стенами осужденные, можно было бы предположить, что это заведение готовит будущих служителей церкви.

Начальник колонии хотя и не был верующим, также одобрял близость духовенства и, по возможности, помогал монастырю всем, чем мог. Он откровенно говорил, что грех всегда идет рука об руку со святостью и лучшего места для церкви, чем территория колонии, отыскать невозможно. А воспитанники, в благодарность за отпущение грехов, чистили помещения собора и мыли полы в кельях и трапезной. Исполнять послушание не стыдились даже те, кто по воровским заповедям не должен был работать вообще.

Позже Варяг узнал, что некоторые воры действительно решили связать с Раифской обителью свою дальнейшую судьбу, приняв монашество. Настоятель монастыря, отец Феофан, совершая постриг бывших заключенных, говорил:

– Бог, он к себе всякого допустит. Важно только, чтобы раскаяние было чистосердечным. И блудный сын, прежде чем вернулся к отцу, тоже прошел через многие испытания. Православная церковь знает примеры, когда и душегубцы становились святыми.

В воровской среде однажды даже прошел слушок, будто и Седой был близок к тому, чтобы поменять робу воспитанника колонии на темное одеяние послушника монастыря. Но, видно, склонность к вольной жизни и дух воровской романтики одержали верх над позывами души.