Крутые парни не танцуют

– Я тут, – сказал я. Я всегда был тут. По ночам она опекала его одна, но либо я, либо отец всегда дежурили в коридоре с его «магнумом».

Телефон, висевший внизу, звонил очень редко. Никто из оставшихся ни в чем меня не подозревал. Ридженси, как было известно, отправился в отпуск. Бет уехала, Паук тоже, поэтому те, кому случалось о них вспомнить, делали вывод, что они путешествуют. В конце концов, фургон ведь исчез. Семья Студи, боявшаяся его, наверное, радовалась, что он не дает о себе знать. Никто из моих приятелей не скучал без Тесака, а Пэтти, как все полагали, раскатывает по дальним городам и весям. Так же, как и Уодли. Через несколько месяцев родственники Уодли могли заметить, что от него чересчур долго нет ни ответа ни привета, и объявить его пропавшим; спустя семь лет ближайший родич унаследовал бы его имущество. Через несколько месяцев и я мог бы заявить, что Пэтти пропала, или, наоборот, спокойно промолчать. Я решил, что буду действовать по обстоятельствам.

Некоторые опасения внушал сын Джессики Понд – Лонни Оквоуд. Однако разве мог он связать меня с матерью? Я тревожился из-за своей наколки и Гарпо, но не слишком. Донеся на меня однажды, он не стал бы делать это во второй раз, а наколку я рассчитывал изменить как можно скорее.

Оставался Ридженси. Если наша безопасность опиралась на Элвина Лютера, значит, ее у нас не было. Он перекрывал нам кислород. Не нравилось мне и то, что он не встает с постели. Я видел в этом только одно: он придумывает легенду для самого себя. Во всяком случае, своего ложа он не покидал.

Находясь же на нем, он сквернословил невыносимо. В нашем присутствии он сказал Мадлен:

– Ты у меня кончала шестнадцать раз за ночь.

– Да, – сказала она, – но ни разу как следует.

– Это потому, – с надеждой сказал он, – что у тебя матка дырявая.

Она застрелила его в тот день. Это мог бы сделать любой из нас, но судьба выбрала Мадлен. Мы с отцом уже обсуждали этот вопрос в коридоре.

– Выхода нет, – сказал Дуги, – надо значит надо.

– Он болен, – сказал я.

– Может, и болен, но он не жертва. – Дуги поглядел на меня. – Это должен сделать я. Я его понимаю. Он моего поля ягода.

– Если передумаешь, – ответил я, – тогда и я смогу.

Я не кривил душой. Моя проклятая способность живо представлять себе то, что может со мной случиться, работала вовсю. Я мысленно разряжал «магнум» Ридженси ему в грудь. Моя рука подскакивала вверх от отдачи. Его лицо искажалось. Я видел маньяка. Ридженси походил на дикого кабана. Потом он умирал, и его черты приобретали суровое выражение, а подбородок становился деревянным и непоколебимым, как старая добрая челюсть Джорджа Вашингтона.

Знаете, что он произнес перед самой смертью? Я вошел в комнату, услышав двойной выстрел из ее маленького «дерринжера», а он уже испускал дух на моем бывшем брачном ложе. Кажется, последним, что он сказал перед тем, как Мадлен нажала «собачку», было:

– Я любил Пэтти Ларейн. Это был высокий класс, моя женщина-мечта.

– Ну-ну, – ответила Мадлен.

– Когда мы встретились, я думал, что ты тоже класс, – сказал он, – а потом понял, что ты ни рыба ни мясо.

– Конечно, – ответила Мадлен и спустила курок.

Возможно, его слова и не заслуживали подобной кары, но она тоже успела прийти к выводу, что с ним надо кончать. С сумасшедшими на ключевых местах надо кончать. Это правило впитывается с молоком мафии.

Год спустя, когда это перестало быть закрытой темой, она сказала мне: «Я ждала от него только слова, которое меня разозлит». Не стоит говорить итальянской королеве, что она ни рыба ни мясо.

В ту же ночь мой отец отвез его тело в море. Ридженси был похоронен вместе с цементным блоком, прикрученным отдельными кусками проволоки к его талии, подмышкам и коленям. К этому времени отец уже как следует освоил нужную технику. В первое утро после припадка Элвина Лютера, когда тот лежал без сознания, Дуги заставил меня сесть на катер, отправиться вместе с ним на кладбище Уодли в песках Адова Городка и найти могилы. А ночью, пока я сторожил нашего рухнувшего колосса, отец посвятил шесть часов душераздирающему труду. На рассвете, с началом прилива, он вышел на глубокую воду со всеми пятью телами и надежно утопил их. Пожалуй, я рискую кончить ирландской комедией, поэтому не стану описывать, с каким смаком Дуги готовил к упокоению в морской пучине Элвина Лютера, разве что приведу его реплику, отметившую завершение работы: «Похоже, всю жизнь я занимался не своим делом». Что ж, может, оно и так.