Крутые перевалы

Хочется повторить здесь слова поэта Ивана Неходы из стихотворения «Улица Мари-Роз».

Париж волнует, Париж красив,
Но сердце еще сильней волнуется,
Зная, что Ленин в Париже жил,
Что слышала шаг Ильича эта улица,
Верно, поэтому стали мне ближе
Улицы и бульвары Парижа.

На улицах и бульварах звучит русская речь. Здесь можно встретить не только изрядно уже потускневших белогвардейских офицеров, генералов и адмиралов, но и некоторых деятелей искусства, литераторов...

Они побоялись остаться в новой России, ошибочно полагая, что их искусство не нужно простому народу, что когда звучат выстрелы в борьбе за переустройство жизни, музы должны молчать...

Мне посчастливилось побывать на концерте нашего знаменитого земляка Федора Ивановича Шаляпина. Я его видел и слышал впервые. Он выступая в Париже в Гранд-опера.

Концерт произвел на меня незабываемое впечатление. До сих пор звучит в ушах его могучий рокочущий бас. Хотя певцу уже тогда было, кажется, около шестидесяти лет, голос его еще звучал свежо, сильно, проникновенно.

Когда на сцене появился высокий широкоплечий человек с открытым русским лицом, театр превратился в разбушевавшееся море. Шаляпин долго не мог начать. Он благодарно кланялся публике за теплый прием, приветственно поднимал обе руки и крепко сжимал их в рукопожатии, словно здоровался со всеми присутствующими. И от этого жеста партер, ложи, балкон, ярусы еще больше неистовствовали.

Концерт прошел с огромным успехом. Шаляпин исполнял, насколько помню, арии Бориса из оперы «Борис Годунов» Мусоргского, Дона Базилио из «Севильского цирюльника» Россини, Мефистофеля из «Фауста» Гуно, несколько произведений русских и западноевропейских композиторов...

Как-то Алеша Кочетков и Мишель Левинсон шутя сказали мне:

— Семен, коль скоро ты стал теперь парижанином, то должен полностью оправдывать это имя.

— Как это понимать, хлопцы? Языком хорошо овладеть, что ли?

— Это само собой разумеется, — сказал серьезно Кочетков. — А вот ты уже побывал в таких храмах искусства, как Луврский музей, Версаль, Пантеон, собор Нотр-Дам?

— Нет, еще не удосужился.

— Так вот, Чебан, надо удосужиться. Обязательно. Если хочешь, чтобы мы тебя уважали. Можем сходить туда вместе. Правда, мы уже там бывали. И не раз. Но все равно этого мало. Сколько б ни посещал — каждый раз открываешь для себя что-то новое.

Они были правы. Вскоре я побывал и в Лувре, и в Версале, и в соборе Нотр-Дам. Мне трудно передать словами все то, что я там увидел. Скажу коротко: для меня открылся совершенно новый мир — мир удивительного искусства, который потрясал своими сокровищами, творениями рук человеческих. Даже не верилось, что все эти дворцы, лепные украшения, скульптуры, картины созданы обыкновенными земными людьми...

Подолгу молча я простаивал у Стены Коммунаров на кладбище Пер-Лашез, где в конце мая 1871 года произошла одна из последних кровопролитных схваток борцов Парижской коммуны, закончившаяся драматически — их массовым расстрелом. Находясь здесь, мне порой казалось, что я слышу шаги далекой истории, звуки баррикадных боев, голоса коммунаров, призывы их вожаков — Варлена, Делеклюза, Франкеля — сражаться с контрреволюцией до последнего...

Особенно много просвещал меня скромный и начитанный Мишель Левинсон, с которым я подружился. Я называл его попросту Миша. Он был химик. Однако это не мешало ему хорошо знать литературу, музыку, искусство. Жил он раньше в Германии, но когда к власти пришел Гитлер — эмигрировал, как и другие немцы, не разделявшие «нового порядка».

Мишель устроился в Сорбонне лаборантом на химическом факультете. Он мог бы вполне преподавать, но не знал еще достаточно французского языка. Частенько я ему помогал в лаборатории. Бывало, даст мне фарфоровую ступку, положит в нее кусочек какого-то белого вещества и попросит осторожно растолочь в порошок. Я брал пестик и аккуратно выполнял его поручение.

— Ты толчешь так, будто мак на пироги готовишь, — смеясь, говорил он.

Заработав немного денег, я иногда уезжал летом с Мишей на месяц подальше от Парижа, спасаясь от нестерпимой духоты, шума столицы, синего чада, изрыгаемого выхлопными трубами многотысячных автомобильных стад...

Он мне говорил, как все больше опасно загрязняется воздух, которым мы дышим, как люди сами себя травят.

— Ты не представляешь себе, с какой интенсивностью засоряется теперь на нашей планете атмосфера. Это ужас! Мы уподобляемся тем людям, которые подрубывают сук, на котором сами сидят... Смотри! Теперь на земле бегают уже десятки миллионов автомобилей. Скоро их будет, вероятно, сотни миллионов. Ежегодно они выбрасывают около двадцати миллионов тонн окиси углерода, четыре миллиона тонн углеводорода, два миллиона тонн окиси азота. Только в одном нашем Париже каждый житель получает сейчас в день приличную порцию для своих легких этой гадости. Это я утверждаю, как химик. Поэтому надо при первой возможности удирать летом из города.