Крутые перевалы

— Уходить нам и вам незачем. В новом совхозе вы будете покупать хлеб, табак, чай и одежду.

Камасинцы покачали головами и ушли недовольные переговорами.

Разведчики долго обсуждали свое положение. Самоха обвинял Пастикова в непоследовательности. Додышев настаивал на том, чтобы объявить немедленно войну Алжибаю и всему родовому совету. Севрунов из-за зубной боли не вступал в споры, но все знали его мнение, что камасинцев нужно оставить в покое и показать им на деле пользу нового предприятия.

Молча слушали разговоры Чекулак и Джебалдок. На ночь они разожгли большой костер, на котором прямо с чешуей жарили хариусов, наловленных Самохой в Сыгырде еще утром. Молодые камасинцы ничего не говорили, но было понятно, что они из предосторожности расположились на ночлег вне палатки. Пастиков подошел к ним во время разговора ребят с Додышевым и Самохой.

— Ночь думаете караулить, — сонно сказал он.

— Они говорят, что русские были вчера в улусе, — объяснил Додышев. — У Алжибая пили араку…

— Много их?

— Трое и девка… Я же вам говорил… Надо принимать какие-то меры.

— Обождем, — позевнул Самоха. — Оттолкнуться у нас есть чем.

— Могут ночью порезать, — возразил Пастиков. — Но вы не сидите целым отделением. Надо по очереди дежурить. Алжибая можно купить, если что…

— Вряд ли, — не согласился Додышев. — Я его за отца убью.

— Не вздумай! — вскинул голову Самоха.

Пастиков направился в палатку, сильно прихрамывая.

* * *

У тайги свои законы и много неразгаданных тайн. Разве только высокополетным беркутам известны всегда заснеженные вершины Койского и Кутурчинского белогорий, возвышающихся над уровнем степи на километры. А кто из людей мерил их?

И неправы были Алжибай с Аёзей, утверждая, что попавшая на Шайтан-поле дичь с сотворения мира никем не истреблялась.

Первыми в этом убедились Самоха и Севрунов. На десятый день разведчики перегородили вехами узкое место поля. Около самой опушки тайги Самоха потащил за собой зверовода в замаскированную травой яму. Попавши по пояс в холодную воду, он громко загоготал и толкнул навалившегося на его плечи соседа.

— Слазь, Андреич, а то затонем к чертовой бабушке.

К ним на выручку подбежали остальные… В десяти метрах Пастиков обнаружил вторую яму длиной в три метра.

— Да ведь это лосевые ловушки! — удивился он.

— Это справедливо, как то, что у меня на брюхе пуп, — подтвердил отряхивающийся Самоха. — Я сам, братцы, прежде такие копал… А вот и гребешки, где поскотина обвалилась. Вот тебе «Катерина давал земля».

Он пробороздил хлюпающим броднем по траве и шепотом предупредил присутствующих:

— Глянь-ко… ребятушки-и!

Взгляды всех направились к озеру, где, облитое лучами заходящего солнца, подвигалось к водопою большое стадо маралов. Огромные вожаки сторожко и гордо несли головы и еще не отрощенные рога, атрибут достоинства и силы. Маралы тянули ноздрями воздух, напитавшийся дымом. Посредине стада бережно шагали не отлинявшие самки с желтыми сосунами, а позади малосильные самцы и подрастающий молодняк.

— А вилы-то какие растут! — восхищался рогами Самоха. — В другой деревне коров столько не было.

Заслышав людей, передовой марал выкинул вверх рога и пошел легкой иноходью.

— Эх ты, богова скотинка!

Самоха захлопал просмоленными рукавицами и вытянулся на носках, точно не желая упустить неповторимую минуту. Рассыпая четкую дробь, табун как тень исчез в степи…

Поигрывая топором, Пастиков первый пошел к стану. В сумерках тягуче и нудно зажужжала комариная музыка. На позеленелый луг выпала роса, а в тайге еще звенели последние отгулы весенних вод, вторя глухариным свадьбам.

Обувь разведчиков отсвечивала черным лаком. Позади всех шагал пошатывающийся Семен Петрович, а за ним, как священную хоругвь, несли камасинцы теодолит.

— Когда едешь? — спросила Пастикова Стефания.

— Катнул был в ночь, но где материал.

Пастиков хмурил мохнатые брови и по этому признаку не трудно было понять, что он сердится на Семена Петровича, не давшего до сих пор приблизительных расчетов площади, хотя это и требовалось только для формальности.

— Севрунов и я приготовили, а на этого ты можешь нажать, — ответила она. — Да, ты не забудь там и эти разговоры о банде. Ну, районную милицию, что ли, извести…

Но Пастиков, мало знакомый с преждевременным страхом, думал о другом. Неожиданно для Стефании и других он обрушил свой гнев на Пушнотрест и на весь краевой аппарат.

— Сидели там головы и высидели черта перепелесого! Ну с чем они вас послали! Теперь бы зверей ловить, а мы дурную работу переваливаем.

— Но ты же неправ, Пастиков… Советская власть и партия не могут бросать средства, не изучив дела… Ты, как большевик, должен понимать это.

— А я не советский? Не вырос я здесь? Враг я советской власти? Да эти ваши кикиморы, — он глазами указал назад, опять-таки имея в виду злополучного Семена Петровича, — в триста лет не столкнут дела с места… А оно не ждет, дорогой товарищ, — республике нужна валюта, мясо, кожа, рыба!

Лицо Стефании пылало, она собиралась горячо и веско возражать, но ей помешал крик Самохи.

— Эй, братцы! Вехи-то, вехи-то где?