Крутые повороты

…Враг слепой,
          а сильнее зрячих.
Не забуду,
       как он вчера
          бушевал на улице Стачек;
как холодной,
бурлящей волной
заливал он склады и подвалы,
как безжалостен
          был со мной,
посылая морские шквалы…

«Причина наводнения: 20 000 ведер воды ежеминутно выбрасывает Нева в море, но из-за ветра воде не было выхода…» Комиссия под председательством М. П. Кристи сообщила: «Работники обсерватории проявили, безусловно, не халатность, не преступную небрежность, а узкую педантичность…»

«Территорию Балтийского завода залило по грудь. Германский транспорт, грузивший медную стружку, оторвался от причала и сел на мель… На заводе пострадал первый в мире советский тепловоз системы инженера Я. М. Гаккеля, вымокла обмотка двигателей. Однако автор нашел остроумный способ, просверлив в двигателях дыры и заливая туда драгоценный спирт-ректификат, он высушил обмотку и спас локомотив…»

«Безнадежно старомодный пуританин»

Через три дня после публичных испытаний тепловоза Ломоносова на заводе «Эсслинген», 7 ноября 1924 года, тепловоз Гаккеля вышел на рельсы Октябрьской железной дороги. Пробежал до станции Обухово и обратно.

Весь ноябрь и декабрь машину продолжали обкатывать под Ленинградом.

Тепловоз Ломоносова со снятой будкой и на транспортных скатах 4 декабря покинул заводскую ветку. Но неудачно. На первой же станции он сошел с рельсов. Вюртембергская дорога всполошилась: «Тепловоз покорежит все полотно», и Ломоносову пришлось возвращаться в «Эсслинген».

5 января Гаккель, взяв тысячетонный состав, отправился из Ленинграда в Москву. Идти короткой Октябрьской дорогой Наркомпуть запретил, сослался на страхи Вюртембергской дороги за прочность полотна, разрешил ехать вкруговую — через Череповец, Вологду и Ярославль. Гаккель не сомневался, что дело не в полотне, просто ломоносовские дружки в НКПС специально задерживают ленинградский тепловоз, хотят раньше встретить «берлинца».

«Берлинец» к этому времени покинул наконец «Эсслинген» и стоял в Даугавпилсе. Он сильно задерживался. Сперва не было крана, чтобы поставить тепловоз на русский путь. Потом местные мастеровые долго, аккуратно, с санями и ряжеными, праздновали рождество. После рождества тепловоз заново окрасили, вымыли, скаты протерли маслом. 13 января, рано утром, из Берлина в Даугавпилс опять понаехали руководители германских имперских железных дорог — профессор Норман и инженер Ложке, директора фирмы «Гогенцоллерн» господа Кинг и Швец, представитель фирмы МАИ инженер Ведемейер.

Ломоносову позвонили из Москвы, чтобы поторопить: Гаккель уже в пути. Но Юрий Владимирович резко ответил, что в Даугавпилсе он задержится столько, сколько понадобится.

Яков Модестович о переговорах между Москвой и Даугавпилсом ничего не знал.

Он почти не уходил в салон-вагон, торчал в кабине пилота, грелся у нефтяного котла. Мороз догонял до минус двадцати.

Машину вели Коршунов, однофамилец директора Балтийского завода, и инженер Даринский. Механиком стоял Василий Константинович Константинов, сводный брат Якова Модестовича, незаконнорожденный сын его отца, отчество и фамилию получивший по крестному отцу Константину.

— В 1922 году, после армии, Яков Модестович взял его к себе в бюро, ценил золотые руки механика, но о близком их родстве говорить не любил ни наедине, ни на людях. Только в 1938 году, когда Константинов сам уже стал видным инженером-конструктором, Яков Модестович подарил ему свой портрет и написал на нем: «Брату Василию Константиновичу от брата Якова Модестовича».

Несколько лет назад я побывал у Василия Константиновича. Он рассказал мне, как тогда, в январе 1925 года, их тепловоз пришел в Тихвин. Начальник станции, молодой, неразговорчивый, нелюбопытный, даже не протиснулся в толпу поглазеть на первый в своей жизни состав без паровоза, распорядился загнать его на запасной путь.

— Я буду жаловаться в Москву, — сказал Яков Модестович.

— Жалуйтесь сколько угодно, — ответил начальник станции.

А Ломоносов в это время делал пробные поездки от Даугавпилса до Резекне. Ежедневно прибывали новые гости, наведались латвийские министры, германский посланник. В салон-вагоне Ломоносов велел накрыть белой скатертью дубовый стол на массивных резных ножках с львиными головами, иранский ручной работы ковер постелили на тахте. В Даугавпилсе морозы пали, наступила оттепель. Ломоносов ходил все в той же кофте навыпуск и русской кепке — огромный, медлительный, тяжелый бородач-биндюжник.

Из Москвы позвонили еще раз, просили поторопиться. Ломоносов опять огрызнулся: он не будет спешить.

Заводу Круппа заказал новый свисток, погромче и побасовитее.

Каждый день они катались до Резекне и обратно, отрабатывали дизель.

18 января, за полночь, Ломоносов неожиданно вызвал к себе Якобсона.

В вагоне жарко топили, но Юрия Владимировича, видно, познабливало. Прикрывшись тулупом, он полулежал на диване.