Крутые профи

Дверь отворилась, но ровно настолько, чтобы в нее протиснулся человек среднего телосложе-ния. В проем протиснулась рябая физиономия младшего сержанта. Прощупав строгим и долгим взглядом присутствующих, он отыскал Чалого, сидящего на шконке, и, припустив в голос строгости, проговорил:

– Чеканов, на выход!

За те пять дней, пока он находился в камере, состав его обитателей поменялся трижды. Выходило, что они менялись гораздо чаще, чем пассажиры в вагоне дальнего следования. И это раздражало. Среди них не было ни одного весового или путевого, с кем можно было бы переговорить, а потому оставалось единственное развлечение: заложив руки за голову, смотреть на потолок или рассматривать несуразные лепнины на стенах.

В подавляющем большинстве сидельцами хаты были бомжи, уже побывавшие у хозяина. Они безошибочно определяли в Чалом серьезную масть, а потому с расспросами не встревали. Скучковавшись, беспрестанно перетирали собственное житие, вспоминая города, в которых удалось побродить. Делились опытом, как можно задарма прокатиться из одного города до другого. Обменивались впечатлениями, на какой киче лучшая хавка и где в Москве можно отыскать подобающее пристанище. Чалый даже был где-то благодарен им за это звуковое оформление, уж больно тягостно было париться.

Создавалось впечатление, что о нем просто позабыли, и Чалый даже стал ловить себя на том, что начинает завидовать сидельцам, которых выдергивают к оперу.

«Измором хотите взять, суки! – скрежетал зубами Марк. – Посмотрим, у кого это лучше получится. У меня такой срок долготерпения, что вам и не снилось!»

И вот теперь, когда сержант выкрикнул его фамилию, ему даже показалось, что он ослышался. Прищуренные глаза, смотревшие цепко из-под белесых бровей, свидетельствовали о том, что вызывали именно его.

Ни с кем не прощаясь, Чалый протиснулся в проем и оказался лицом к лицу с младшим сержантом. Очутившись в хорошо освещенном коридоре, он увидел, что мент куда более безобразен, чем могло показаться в полумраке: вытянутый череп с широким вогнутым лбом сужался книзу острым подбородком; рот маленький, с тонкими губами, больше напоминавший рану, чем естественное отверстие. Во всей его внешности присутствовала большая несуразность, он вжимал голову в плечи и сутулился, как если бы опасался, что макушкой может сшибать висящие под самым потолком люстры. Взгляд хитроватый, как у побитого хорька, а глаза-бусинки взирали строго и с откровенным интересом. Кожа неровная, бугристая, с гнойниками, невольно хотелось отвести взгляд от подобного безобразия, но Чалый сдержался. А тут еще и душок пошел из открытой пасти, свидетельствующий о том, что сержант был большой ценитель чеснока.

– Ответ тебе пришел, – заговорщицки произнес младший сержант, дохнув в самое лицо.

Чалый чуток подался назад, спасаясь от зловония.

– Что за ответ?

– Людей с погонялом Мельник двое: один сейчас на строгаче под Сыктывкаром парится, а второй в Красноярской пересылке сидит. Другого Мельника никто не знает.

Коридор пустовал. Мент выбрал весьма благоприятный момент для переговоров. Только где-то в самом конце, за решеткой, раздавался приглушенный смех.

– Понятно. Для чего меня опер вызывает?

Сержант пожал плечами:

– Не знаю. Но советую от всего отказываться. Кажется, у него против тебя ничего нет. А теперь потопали! – И строже, явно опасаясь того, что их могли услышать, добавил: – Руки за спину! Пошел!

На сей раз майор Федосеев был в черном костюме; склонившись над столом, он что-то быстро писал на сером листке бумаги. Свет, падавший на большой коричневый стол, вырывал из полумрака широкую кисть с тонкой синей ручкой. У большого пальца Марк заметил вытатуированное слово «Ваня». Причем первая буква, значи-тельно отступавшая от остальных, выглядела весьма неряшливо. Подобные татуировки часто бы-вают плодами подросткового созревания.

Подняв голову на вошедших, майор кивнул на свободный стул:

– Садись. – Сержанту, застывшему в дверях, скомандовал: – А ты можешь идти. Разберусь!

– Слушаюсь.

Звякнув на прощание наручниками, прицепленными к поясу, сержант вышел. Отложив ручку в сторону, Федосеев буднично поинтересовался:

– Ну что, Чалый, колоться будем?

– Не в чем мне колоться, начальник.

– А ты упрямый малый, Чалый, – широко улыбался майор.

– Как же иначе, начальник. А ты что подумал, вот сейчас я к себе Чалого вызову, а он возьмет да откроется. Так, что ли?

– Эх, Чалый, как ты все-таки плохо нас, ментов, знаешь.

Федосеев источал радушие. Губы Чалого, напротив, скривились в неприятную гримасу.

– За пятнадцать лет, что я мотаюсь по кичам, у меня была возможность узнать, кто такие мусора.

– А ты еще и колючий, Чалый, а я ведь к тебе со всей душой.

– Начальник, ты бы оставил эти свои ментовские штучки. Если у тебя что-то против меня имеется, так ты выкладывай. А нет, так я пошел! Дела есть.

– И куда же ты пойдешь, в камеру, что ли?

– А хоть бы и в хату!

– Ладно, не буду тебя утомлять долгими разговорами. Мы тут немного прессанули этого Мельника…

– И что? – В ожидании Чалый подался вперед.