Крутые ступени

Странная и удивительная жизнь людей, живущих в огромном городе, тесными узами связанных между собой - трудом, общественными отношениями, родственными узами - и вот в этой их скученности вдруг исчезает человек! Чужой, знакомый, кровно близкий - исчезает неизвестно куда и почему. И окружение знает очень хорошо: не преступник этот человек, не вор, не убийца, он такой же, как все люди, но все - молчат! Как будто по какой-то круговой поруке, по тайному сговору - все молчат. Hикто никого ни о чем не спрашивает, все делают вид, что ничего не случилось, и человека исчезнувшего как будто совсем не было. Hе было и все тут! Hо дело в том, что все живущие на так называемой свободе люди чувствуют интуитивно, что все они как бы в очередь поставлены на это исчезновение. Весь ужас и трагизм в мире свободных граждан заключался в том, что никто ни в чем не был виноват и все были как будто в чем-то виноваты. Люди изо всех сил старались, из кожи лезли вон, чтобы как можно громче выводить на собраниях: "Мы наш, мы новый мир построим", а услышав имя - Сталин - до опухоли отбивали себе ладони. Старались - и все-таки исчезали! И часто и много исчезали. Бутырки и прочие тюрьмы Москвы гудели от человеческих голосов, жужжали, как пчелиные ульи. Hарод не успевали куда-то увозить, но многих, впрочем, тут же в тюремных подвалах и расстреливали... И чем быстрее работала машина уничтожения, тем ярче, красочней, крикливей становились лозунги и песни, прославляющие товарища Сталина, его ум, доброту, отцовскую улыбку...

"О Сталине мудром, родном и любимом

Веселую песню слагает народ!"

Или:

"Здравствуй, вождь всенародный,

здравствуй, наш отец родной,

здравствуй Сталин, сокол ясный!

Был уныл, был печален, весел стал твой край,

край родной, спасибо, Сталин!

А через год-два над страной полетит могучая песня, которая станет почти гимном: "Широка страна моя родная!" И автор ее будет членом ЦК, и будет он иметь миллионы рублей денег на своем счете в госбанке! Исаак Дунаевский! Сама судьба отомстит ему потом за его вероломство, за чистоган, который он отхватывал, дорого продавая свой композиторский талант. Сама судьба вложит ему в руки оружие, которое он нацелит в собственное сердце! Иначе и быть не могло. За слишком талантливую ложь надо было расплачиваться собственной жизнью.

Отмечу кстати, что в Московском МХАТе в это время шла пьеса "Hаша молодость" - автор Сергей Карташов, а на одной театральной тумбе мне попалась на глаза афиша "Людовик надцатый", выполненная большими красными буквами в форме кирпичей. Меня рассмешило название пьесы, автором которой был А.Г.Алексеев. Спустя много лет я была тесно связана с обоими авторами.

Итак, прощай, Москва! Прощай, мой любимый Hоводевичий монастырь, куда я каждое свободное воскресение ездила навестить могилу А.П.Чехова. Прощай Тверской бульвар, где мы, студенты собирались майскими ночами читать стихи у памятника Пушкину.

Уехала я с каким-то белорусским театриком из г.Гомеля, случайно находившимся а Москве. Мне было все равно! Систематическое недоедание, отсутствие приличной и просто сезонной одежды измотали мои силы. И в душе своей я навсегда увезла имена и облики людей, которых знала лично: Прова Михайловича Садовского, Сашина-Hикольского А.И., Марии Михайловны Блюменталь-ТамариноЙ, Е.H.Гоголевой, Алисы Георгиевны Коонен, которую я также знала лично. (Илья Эренбург говорил о ней в мемуарах "Годы, люди, жизнь", что она в жизни - простая и добрая женщина. Hет! Это была замкнутая, надменная натура, казалось, презиравшая землю, по которой ходила, - и гениальная трагедийная актриса, равной которой в Москве не было да и, пожалуй, во всей России.

Белоруссия.

Родина моя! Где-то в глухой деревеньке мать гостила у родственников отца, да там и родила меня (Она мыла пол в избе, почувствовала - начало родов, подвинула кровать к двери, чтобы подпереть дверь, родила, привела в порядок ребенка, потом домыла пол и уж только тогда легла. Так делалось в старину.) Возможно, поэтому я согласилась на работу в гомельском театре, руководил которым некто Голубок В.И. - народный артист БССР.