Крутые версты от Суры

Он выжидающе и торжествующе смотрит на меня. Я пожинаю плечами.

А вот, что! Оцепили весь квартал, спустили с платформ минометы и громили весь квартал целый час, пока там не осталось камня на камне. Потом прошлись с автоматами по развалинам и расстреляли всех оставшихся в живых и раненых. Вот, что такое СС!

Тумбочка как икона

К нам вселили западного украинца. Небольшой, щупленький, неопределенного возраста полуидиот. Неграмотный, темный, религиозный. Выслали, видимо, просто для счета. Узнать о нем подробнее ничего нельзя, только беспрерывно твердит название деревни: "Добривна, Добривна». Так его и прозвали - Добривна. Настало время ложиться спать. Добривна наш начал беспокойно озираться. В чем дело? Я указал на его койку - ложись, спи. Нет, не то. Бегает по комнате, смотрит по углам, ищет чего-то. Ничего не понимаем. Оказывается, бедняга искал икону помолиться перед сном. Наконец, не найдя ничего похожего на икону, он встал на колени перед своей тумбочкой и начал истово креститься.

Утром он так же помолился на тумбочку. А следующий утром наши дураки решили подшутить. Я не знал. Мой «сынок» Мишка, оказывается, залез в тумбочку. Когда старик как обычно встал на колени и начал молиться, Мишка-пострел открыл дверцу, вышел из тумбочки, распростер руки и зарычал: "Господи, помилуй!".

Бедняга Добривна закрыл лицо руками и сел на кровать. Вышло совсем не смешно, а глупо и подло. Я подскочил к Мишке, врезал ему подзатыльник и всем объявил, чтобы никто не смел обижать Добривну. С тех пор он зажил спокойно. В магазине я подобрал ему приличный костюм, белье, сорочку, галстук, шляпу. Когда его приодели, он стал неузнаваем.

Как-то болтаемся с Ванькой по городу. Вдруг слышим - дудят на трубах.

- Зайдем, Вань!

- Ну к черту, забарабают еще.

-Зайдем, не забарабают! Ну, дадут пинка, а то не получали. Зато музыка!

Зашли. Шесть - семь музыкантов тренируются перед началом репетиции. Среди них начальник полиции, играет на кларнете. Капельмейстер, седой сутулый старик, колдует над нотами. Увидев нас, со значками "Ост" на груди, они перестали играть и уставились на нас, как на инопланетян. Дескать, что понадобилось дикарям в мире искусства? Я извинился за вторжение и вежливо попросил позволить мне поиграть на трубе. Один из музыкантов молча протянул инструмент. В армии я выучил много чего из музыки. "Полег шмеля" из "Сказки о царе Салтане" Римского-Корсакова - особенно отменно! А ведь это сложнейшая вещь, в опере ее «ведет» скрипка, но есть и переложение для грубы, его превосходно играет Докшицер. Я заиграл "Шмеля". Конечно, давно на брал трубу, в игре были, ясное дело, погрешности. Но на всех произвел ошеломляющее впечатление. Все словно онемели. Когда немного очухались, начальник полиции попросил поиграть ещё. Я сыграл из "Волшебного стрелка» Вебера. Это уже немецкая музыка, им хорошо знакомая. Потом таким жа манером поиграл на баритоне, тромбоне, валторне. Вынул из кармана маленький немецкий песенник, поиграл и оттуда. Начальник полиции предложил сыграть по их нотам, из их репертуара. Исполнил без запинки. Я поблагодарил их, и мы вышли. Ванька очумел:

- Знаешь, когда ты заиграл, меня - в озноб! И слезы потекли. Ну, ты даешь! Где выучился?

- Чудак, да я же в консерватории во Львове учился. Сдал экзамены на военного капельмейстера.

С начальником полиции музыкальная тема имела продолжение. Перед отправкой в Райханау, в штрафной лагерь, повели в полицию, так положено. В кабинета начальника стоит наш лагерфюрер, довольный, радостно посмеивается. Конечно, они говорили про меня, начальник полиции, видимо, рассказал о наше появлении на репетиции. Им хотелось выяснить : кого сейчас приведут – не тот ли это музыкант? Я стою молча, они тоже молчат.

- Этот? - спрашивает наш сатрап.

 - Да, он.

Они еще намного полюбовались на меня и отправили в тюрьму.

 25 декабря у католиков Рождество. Всю фирма отдыхает. Отдыхаем и мы. Целыми днями играем в карты, шахматы, болтаемся по городу, музицируем. Но и этим каникулам приходит конец. Нам снова выходить на работу. Но мороз - жуть! Тироль-то Тироль, а климат континентальный. С подъема начинается нытье. Наш Жорка Ленинградский садится по-азиатски на своей верхней койке и плачущим голосом ведет свой монолог:

- Милый дедушка, Костантин Макарыч! Забери меня к. матери отсюда! Не хочу я больше тут жить, нету моего терпения! Кушать дают мало, Трамвай бьет ногами, холод страшный. Забери в деревню.