Крутыми верстами

— Сейчас, сейчас, — отозвался Дремов, чувствуя, как невыносимо жаль стало ему офицера, а тем более его несчастных детей. «Конечно, они не знают того, что самый родной для них человек — жена, мать — так низко пала. Больше того, она стала изменницей Родины, за что дают высшую меру наказания. Все они уже сегодня сироты. Для детей матери больше не будет. Мать бывает одна. Поэтому они должны будут знать, за что их мать должна понести столь суровое наказание. Надо, чтобы до них дошла правда. Об этом обязан им рассказать отец, когда найдет нужным. Никому другому они не поверят».

— Выйдем в коридор, — обратился Дремов к офицеру. А там без обиняков сказал: — Верю тебе, майор. Понимаю, что детям очень тяжело будет жить без матери, тем более таким крошкам, но надо разобраться, кто их осиротил. Не сама ли мать? Подожди здесь минуту, я сейчас вернусь. — Дремов вышел и через минуту снова появился с альбомом в руках. — Мы офицеры, — продолжил он разговор, — и я не могу допустить, чтобы ты заблуждался. Надо внести полную ясность.

У Куща вытянулось лицо, весь он напружился, красные, воспаленные глаза его вспыхнули.

— Знаю, чувствую душой, что для тебя мое сообщение будет тяжелым. Вот, — Дремов протянул альбом, но пока не выпускал его из рук, — думаю, ошибки здесь нет и ты сам разберешься, что к чему.

Возвратясь за стол, майор долго смотрел на первый снимок, казавшийся ему мутным пятном. Правда, временами он видел хохочущее, искаженное ужимками лицо незнакомой растрепанной женщины. Перевернул вторую, третью, четвертую страницы — листы быстро замелькали перед его глазами. Когда был перевернут последний лист, майор сорвался с места и, бросившись к стене, на которой висел портрет жены, сорвал его вместе с гвоздем и, швырнув к двери, стал неистово топтать ногами. Мальчик испуганно взвизгнул и, прижавшись к спинке стула, закрылся руками.

— Нет у нас мамки! Это не наша! — закричал майор не своим голосом, продолжая топтать портрет. — Шкура! Предательница! — Рухнув на диван, он забился в судорогах.

Пришел подполковник Нырков. Вместе с Дремовым ему удалось несколько успокоить офицера, и тот, поднявшись с дивана, снова сел за стол. Подперев руками голову, уставился в потемневшую от времени доску.

…Пробыл Дремов в медсанбате двое суток, а утром третьего дня, чувствуя себя лучше, уехал.

Садясь в «санитарку», распорядился:

— В штаб дивизии!

В хате, где разместился генерал Булатов, Дремов увидел за длинным столом, кроме комдива, начальника отдела СМЕРШ подполковника Логинова и председателя трибунала дивизии подполковника Корбуна. В двух шагах от стола стоял, опустив угловатую голову, давно не бритый мужчина неопределенного возраста, саженного роста, с огрубевшим, синим от самогона лицом. Он время от времени перекладывал из одной руки в другую измятую фуражку военного образца.

В комнате было тихо, пахло керосиновой копотью. Над головами повисла жидкая пелена табачного дыма. И генерал, и оба офицера просматривали наспех подготовленные дела арестованных. Заметив бесшумно вошедшего Дремова, комдив подал знак: «Садись».

— Ты что же, так сразу и поверил, что Красная Армия разбита и что Советской власти пришел конец? — Вопрос генерала повис в воздухе. Переступив с ноги на ногу, мужчина не ответил. — К тебе, Омутов, обращаюсь.

— Ничему не верил, — послышалось словно из подземелья.

— Не верил? Тогда зачем за людьми охотился? — спросил Логинов. — Зачем своих предавал?

— Посылали, насильно заставляли, — еле выдавил из себя Омутов и добавил: — Он это… Егор.

— Кто, кто? — переспросил Логинов.

— Староста. Кулацкий объедала, — зло зыркнул глазами Омутов.

— А Онучин как? — спросил Корбун.

— Тот еще почище. Смотался, собака. Бежал, волкодав.

— Далеко не уйдет, — заметил генерал.

После непродолжительного молчания Булатов вновь поднял на Омутова глаза.

— Люди на фронте воюют против немцев, в тылу партизанят, а ты, здоровый мужик, стал изменником, предателем. Служил фашистам, выслеживал партизан, — с болью в голосе говорил генерал.

Омутов вздрогнул как ужаленный, вскинул голову, встряхнулся всем телом и с гневом прокричал:

— Не предатель! Не служил! Это он, Егор, травил, что псами.

— Как мог кто-то принудить тебя переметнуться на сторону врага? — поднявшись с места, спросил Логинов.

— Да, да. Расскажи об этом подробнее. Все как было, — подтвердил Булатов. Омутов еще больше смял фуражку, что-то промычал, но сказать так ничего и не смог. — Что, туго? Язык не поворачивается или память изменила? — еще раз вмешался генерал.