Кружение дней

Говорят, что душевные раны – самые болезненные. Определенно эти люди никогда не резались бумагой. Катя, отреагировав на боль, резко втянула через сжатые зубы воздух, а Антон в два шага пересек крошечный кабинет, подхватил ее ладонь и, собрав губами первую каплю крови, сбегавшую на запястье, прижался к ранке.

Одуревшие от такого бабочки, резвились уже где-то в районе ключиц, щекоча плечи изнутри и горло, от чего хотелось то ли закашляться, то ли заплакать. Вместо этого она нетвердой рукой искала пластырь в сумке, глядя, как отросшая челка падает на мужской лоб.

Перед глазами поплыл легкий туман, размывающий реальность. А через руку, лежащую в его ладони, тысячи коротких импульсов электричества били в сердце, разгоняя его до скорости света.

Пластырь на ладони создает неудобство и словно ограничивает в движении. Она сжимает руку в кулак, надеясь привыкнуть.

Поднимает голову, чтоб поблагодарить, и без предисловий натыкается губами на его губы. По крайней мере, именно так она и будет себе объяснять, откуда взялся этот поцелуй.

Странный поцелуй, соединивший только лишь губы. Его руки упираются в стол и подлокотник ее рабочего кресла. Ее лежат локтями на тех же подлокотниках, не касаясь его.

Прекратить соединение так просто, нужно лишь откинуться головой на спинку, но она вместо этого тянется выше, прижимается плотнее. Дает ему возможность полностью ощутить всю близость и глубину встречи, не избегая и не отвергая. И он, как художник кисточкой, обегает это розовое совершенство, узнавая каждую складочку, запоминая каждую трещинку, но стоит ему лишь опустить ладони ей на плечи, как женщина вздрагивает и отстраняется.

– Не нужно, Тош! Это лишнее!

Она никак не ожидала, что тело может быть настолько предающим и жадным до наслаждения. Теперь будет бояться сама себя.

– Извини! – он выпрямляется и разделяет их столом, выходя на противоположную сторону, – Я совершил ошибку. Не сердись, пожалуйста.

И поспешно покидает кабинет. Бабочки уже давно покинули душу и мечутся по комнате у нее перед глазами, делая мир безумным и разноцветным.

Время замерло, перестало течь…

Ветер по волнам хлопает.

Лодки жмутся в берег, скрипя.

Не напишет так ни один поэт,

Чтобы передать как я жду тебя.

Может, спустим на воду корабли,

Срежем якоря – и прочь от земли.

Старая пластинка. Вальс:

Раз, два, три. Раз, два, три.

«УмаТурман»

Он вспоминает ее губы, как вкус любимого, но давно забытого напитка. Вкус его молодости, счастья, близких заоблачных вершин. Так бывает лишь в начале большой жизни, когда каждое прикосновение – откровение. Запомнить до конца своих дней каждый уголок, каждую складку, каждый лёгкий выдох. Нежить эти мягкие губы так долго, как только она позволит.

Он ещё чувствует вкус металла ее крови. Стальная женщина с нежными губами.

"Ну, обними же! Обними!"– стучит в висках, пока поцелуй соблазняет ее. И не выдерживает. Прикасается к плечам, желая спуститься по руке, обхватить запястья и положить себе на шею.

– Не нужно, Тош! Это лишнее! – тут же ускользает она.

И все, что он видит, в обращенном на него взгляде, страх. Она не рада, не возбуждена. Она его боится.

"Дурак!"– в сердцах выговаривает самому себе.

Кто же месяцами черте где бродит, а потом врывается и лезет с поцелуями ни с того, ни с сего?! Кем она его посчитает после такого?! Проблемой и только. Да он и есть проблема: влюбленный отец ее ученицы. Она волосы состригла, чтобы окончательно о нем забыть, а он лезет целоваться.

– Извини!– Антон отстраняется и закрывается столом, выходя на противоположную сторону,– Я совершил ошибку. Не сердись, пожалуйста.

Так и сбежал, не отдав приготовленного подарка, не показав новые идеи для композиций, которые использовал в своих постановках. Не пригласив на премьеру балета в Большом, которую ждёт вся Москва и куда не достать билетов.

Сидел и смотрел, как Машка напрыгивает двойной аксель, а Саша читает следы от ее коньков. Раньше это делал Петров. Интересно, чем он занят в команде сейчас? Нет, не интересно, особенно в этот момент, когда вдоль бортика идёт женщина с такими нежными губами, не желающая его обнимать.