Он подумал, что уже говорил об этом сегодня ночью Поливанову, и про себя усмехнулся. Как это безумно трудно осмыслить, понять операцию, подобную этой, пользуясь лишь картами, приказами, боевыми донесениями и даже воспоминаниями участников. В прорыв вошел корпус. Все воодушевлены. Идет бой, горят танки, гибнут люди, но корпус рвется вперед, к указанному рубежу. У корпуса есть цель, и этой цели подчинено все — и бессонные ночи операторов, склонившихся над картами в тряских штабных машинах; и напряжение танковых экипажей, готовых ко всему; и мальчишеская лихость автоматчиков — круглоголовых парнишек в новеньких полушубках; и маститая уверенность саперов, что ладят для танков переправы и разминируют дороги; и громоздкая многогранность тыловых служб — ровненьких девушек из медсанбата, пожилых нестроевиков из подвижного склада, полевого хлебозавода и здоровенных шоферов-гесеэмщиков с цистернами, которых всегда жду* с нетерпением, а на марше в особенности. И вдруг, когда весь этот многосложный механизм сработал, цель достигнута, позади бессонные марши и братские могилы в мерзлой земле у дорог, оказывается, что все напрасно, что операция, по сути, не удалась.
Как трудно постигнуть такое! Легче, конечно, свалить все на соседей — не помогли, вовремя не поддержали, не вышли на рубеж. Мы вышли, а они нет — из-за того и окружение, и отход. Наверно, многие из тех, кто сейчас выбрался или выбирается из леса, так и думают.
Сложная штука война!..
Масштабов этого удара, который наверняка скажется на чутких весах войны, не знают не только солдаты-танкисты, автоматчики и артиллеристы, но, пожалуй, и сам командир корпуса, который посылал их на смерть и уводил от смерти.
И в германском генштабе будут долго вчитываться в карты этого глухого лесного района. Оттуда полетят во все концы тревожные зашифрованные запросы, и уже не к Дону, а сюда двинутся эшелоны со свежими дивизиями…
— Разрешите быть свободным? — прервал ход этих мыслей генерала армии Шубников.
— Погоди, есть и у меня вопрос к тебе.
— Слушаю.
— Ты, танкист, после этой истории в мехкорпусах не разочаровался?
— Нет, товарищ генерал армии. Мехкорпус — большое дело. Не будь его, не прошли бы мы так далеко в этих условиях.
— Правильно, не прошли бы. И немцев бы так не напугали. Я рад, что ты так думаешь. Будущий год будет танковый, учти.
— Спасибо, товарищ генерал армии.
— За что спасибо? Просто мы наступать собираемся, а как без танков наступать?
— Разрешите быть свободным? — снова сказал Шубников.
— Нет, погоди.
Представитель Ставки выпрямился, расправил плечи, встал до стойке «смирно» и, чеканя слова, произнес:
— По поручению Верховного Главнокомандующего объявляю вам, товарищ генерал, благодарность и сообщаю, что вы награждены орденом Кутузова второй степени.
Шубников, сдержав волнение, ответил по форме, пожал протянутую руку, повернулся через левое плечо и вышел. Во втором отсеке блиндажа его задержал командарм.
— Шумел?
— Да нет.
— Куда же теперь тебя?
— Не знаю.
— Ну ладно, потом разберемся. Пока суд да дело, иди попарься в баньке. А то от тебя шибает как от козла. Я велел истопить.
Поливанов похлопал Шубникова по плечу и вышел в другую дверь.
10
В восемь часов утра, когда на московских зашторенных окнах появились блики рассвета, в одной из комнат генштаба дежурный офицер склонился над рабочей картой и аккуратно стер резинкой синий кружочек, внутри которого было написано: «Корпус Шубникова». Стер и синие стрелы, сходившиеся к кружку.
Подошел другой офицер, помоложе, с папкой в руках. Развязал тесемки папки, спросил:
— Ты завтракал?
— Нет еще.
— Скоро идешь?
— Подожду смены.
— Вот хорошо. Мне надо кое-что уточнить у тебя. Двадцать восьмая и тридцать четвертая немецкие танковые дивизии да еще четырнадцатая и седьмая моторизованные давно уже в эшелонах, но к Манштейну они пока не прибывали.
— И не прибудут.
— Почему?
— На переформировку отправятся.
— Подожди, они же свежие.
— Были свежие… Пиши, что говорю. Это точно.
Офицер вынул из папки табличку, напечатанную на машинке, и аккуратно синим карандашом вычеркнул четыре строчки.
Вместо эпилога