Крыга

Александр Алексеевич Богданов Крыга (Деревенская сказка)

I

Никто не слышал, как в избе скрипнула дверь и вошел заиндевевший от мороза Крыга, громадный в своем недубленом коротком полушубке, сгорбившийся от постоянных забот. На обшарпанных кирпичах истопленной кизяками русской печи крепко спали ребятишки, прикрытые ветошью, на полатях, разметав голые руки по доскам, ворочалась и бредила жена Крыги — Авдотья.

Вместе с Крыгой ввалился из сеней и заходил по избе морозный кучно-белый пар. Лежавшая около подпечника овца вскочила на тонкие жидкие ноги, встряхнулась худыми втянутыми боками и повернула к Крыге голову, тараща круглые, как бы удивленные глаза.

Крыга неторопливо повесил на гвоздь ватную, обмызганную шапку, оглядел избу, прибавил огня в лампе и сел на скамью. Над устьем широкой закоптевшей печи блестели медными спинками тараканы. В пазы стен, в щели пола и из промерзших углов тянул холод.

Крыга сидел и думал. Изрытое сетью морщин лицо напряженно двигалось и темнело от мучительных внутренних усилий уяснить и осмыслить все то, что непонятно и тяжело бродило в душе.

Потом Крыга встал, зябко потянулся, достал с полки краюшку хлеба, отрезал ломоть и, круто посолив, съел, запив ковшом воды из деревянной кадки, снял полушубок, бережно сложил на лавке, разулся и сунул в печную продушину холщовые мокрые онучи для просушки.

Овца облизывалась и жевала глину с печи, скреплявшую кирпичи, Крыга ударил ее ладошкой по лохматой спине. Овца качнулась, ткнулась задом в лавку, потом сразу подломила тонкие ноги и легла. А Крыга потушил лампу и полез на полати.

Авдотья перевернулась на бок, открыла глаза и спросила:

— Ты, Антдаушка?

Укладываясь рядом с женой на скрипучих досках, Крыга неприветливо ответил:

— Кожу же, кроме меня, быть?

Двоим на полатях было тесно. Крыга уперся острым локтем в Авдотью и сказал:

— Двинься-ка…

Авдотья заворчала:

— Куда те двинусь… Сте-е-нка.

Крыга легько и незлобиво ткнул ее под бок.

— Двинься, што ль… Коло-ода!..

II

Крыга ее мог уснуть и ворочался на полатях. Мутные мысли неотвязчиво поднимались со дна души и беспокоили.

Мышь осторжно и трусливо грызла где-то под столом половицу, снежная поземка царапалась в стены и металась со стоном оклсо трубы. Крыга вздохнул и повторзиил вслух.

— А-их, боже мой! Што же теперь делать-то… а?..

В насторожившейся тишине внятно и жутко был слышен каждый шорох.

Ребятишки дышали громко и часто, по-детски. Крыга прикрывал глаза опухшими от простуды и мороза веками. Но не спалось, и он поднимая голову, прощупывал беспокойным взглядом слепую темноту и вскрикивал:

— А-жих, господи милостивый. Ну и жизнь, — притка ее задави!

Было за полночь, когда он разбудил жену:

— Авдотья. Проснись-ка…

Авдотья подняла голову и сонно протянула:

— М-м-м…

— Авдотья… Послушай-кась, — заговорил Крыга, прислушиваясь к собственному голосу, чужому и до неузнаваемости странному.

— И чего тут будем делать, Авдотья… а?.. Петлю теперь надевать, больше ничего.

— Ты што, Антипушка? — испуганно спросила Авдотья.

Крыга хрустнул костями рук и сказал:

— Даве в волости которых недоимошных мужиков к ответу тягали… Старшина с писарем сказывали, будто распоряжение из губернии вышло, у кого там корова, али лошадь, али што такое — все в недоимку зачислять…

— Как же это, Антипушка? — тревожно сказала Авдотья. — А на селе баяли, будто милость народу выйдет…

— Кто баял, — сердито сказал Крыга. — Сороки хвостом натрещали…

Оба замолкли… Крыга поворочался, опять похрустел сухими костями и продолжал: