Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»

…Кольцо, окружающее будапештскую группировку, все более сжималось. Гитлеровцы с фанатичностью, упрямо цеплялись за каждый клочок земли. Но тщетно: неизбежный и бесславный конец приближался, силы противника были уже на пределе.

Усилия нашего полка после падения столицы Венгрии полностью переносятся на внешнее кольцо окружения – на линию фронта. Сопровождение «петляковых» и «илов» проходит почти без встреч с истребителями противника. Гитлеровская авиация будто исчезла. Разведка и охота становятся частыми, почти повседневными задачами эскадрилий и выполняются отдельными парами.

17 февраля получен приказ: уточнить данные разведчика-бомбардировщика, который установил наличие немецких аэростатов заграждения северо-западнее Комарно. До этого противник не практиковал применение таких средств противовоздушной обороны в прифронтовой полосе. Поэтому появление аэростатов было для нас полной неожиданностью и в какой-то степени загадкой. Времени отводилось очень мало: результаты доразведки приказано доложить через три часа.

Выстроив летчиков второй эскадрильи, я объясняю им всю сложность задания и предупреждаю, что ожидает каждого из нас.

– Кто хочет пойти в этот полет – прошу сделать шаг вперед.

Все летчики второй эскадрильи сделали шаг вперед.

– Спасибо, друзья! От имени Родины – спасибо! – Гордость за крылатых моих братьев переполнила сердце. Доброе, душевное слово лишним не бывает. Не надо молчать о том светлом и радостном, что пришлось пережить.

Справившись с волнением, я продолжаю предполетный инструктаж:

– На задание пойдем четверкой: пара Евгения Карпова и я с Мудрецовым. По самолетам! А тем, кто остается на точке, – до свидания, друзья!

Через несколько минут мы в районе разведки. В небе на высоте от двух до двух с половиной тысяч метров – словно дымовая завеса от разрывов зенитных снарядов. Беру небольшое превышение и начинаю считать: кажется, двадцать два аэростата… Себя трудно проверить – надо спросить ребят.

– Мудрый, Женя, сколько пузырей?

– Двадцать два… Двадцать два, – почти одновременно прозвучало в эфире.

Глазастые… Большего от звена и не требовалось. Но уйти, не причинив ущерба врагу, – это уж слишком не по-гвардейски. Приказав Карпову: «Женя! Прикрой. Атакуешь после меня!» – я разворачиваюсь на крайний верхний аэростат, даю очередь и резко поворачиваю от цели с набором высоты во внешнюю сторону заграждения. Сразу заработали зенитки. Медленно покачиваясь, вертикально к земле опускается аэростат.

Теперь Карпов идет в атаку, и я предостерегаю его:

– Сближение, как и с наземной целью, быстрое. Не опаздывай с открытием огня. Иначе столкнешься!

Удар ведущего второй пары точен – цель падает вниз.

Во время атаки Евгения я заметил, что с юго-западной стороны, с небольшого поля, расположенного рядом с опушкой леса, взлетело звено истребителей. Значит, медлить с уходом опасно. Наше появление, видимо, подняло на ноги всю округу.

Со снижением на максимальной скорости мы разворачиваемся на восток и – курс на свою точку. Теперь «сто девятым» нас не догнать! До передовых позиций остается километров сорок. В эфире слышен тревожный голос:

– Евстигнеев! Где ты?! Торопись, надо мной – «фоккеры»…

Узнаю – это Боровой – и тотчас вступаю в связь:

– Далеко от вас! Спешу!

– Торопись, задай жару стервецам!

Мы с ходу наваливаемся на «фоккеры». Получилось так, что я с Мудрецовым иду строго навстречу атакующим, а пара Карпова – она правее нас – угрожает замыкающему восьмерку.

Решаю атаковать первый ФВ-190, который только что вошел в пике. Затем – следующий. Но из-за быстрого перемещения снижающейся цели и воздействия отрицательной перегрузки, которая возникает от постоянного увеличения угла пикирования, прицелиться как следует не удается – очередь проходит совсем рядом с «фоккером». Фашист наконец увидел, что дела его плохи, и прекратил штурмовку.

Второй самолет из его группы на выводе из пикирования невольно оказывается на встречном курсе. Идем лоб в лоб. Никто из противников – ни «фоккер», ни я – не уступает: что ж, лобовая так лобовая! Хотя с моей стороны это не совсем разумно: у ФВ-190 четыре огневые точки – две пушки, два пулемета, а Ла-5 имеет всего лишь две пушки. Но отступать нельзя…

Фашист не выдержал – ведет огонь с дальней дистанции. Еще несколько секунд, и наступит мой черед. Но что это? Послышались удары по моей машине – значит, снаряды, посланные «фоккером», достигли цели. К счастью, «лавочкин» слушается рулей, а гитлеровский вояка в прицеле. Он не выдержал! Хорошо видна ядовито-желтая окраска брюха, и моя очередь вспарывает его.

Мы разворачиваемся на проскочивших мимо «фоккеров», но они, не пытаясь продолжить бой, уходят в глубь своей территории.

Делаем круг над командным пунктом. Передаю Боровому:

– Нас ждут дома с докладом. Разрешите убыть?

– Счастливого пути. Спасибо за помощь! – слышится в ответ его доброе пожелание.

Сейчас по дороге на точку пока относительно спокойно, можно бегло осмотреть самолет. Заметив на хвосте пробоину в стабилизаторе, начинаю работать рулем высоты – машина послушна, рулем поворота – тоже.

Над аэродромом при выпуске шасси левая стойка вышла, а правую заклинило. Значит, повреждено еще и шасси. Принимаю решение садиться последним. Набираю высоту над аэродромом и пытаюсь резкими эволюциями самолета сорвать с замка правую стойку. Не получается. Тогда я перевожу кран в положение «шасси убрано», но левая стойка не убирается: следовательно, посадить самолет на живот не удастся.

Остается единственный вариант, и я передаю командиру полка:

– Буду садиться на одну ногу!

Ольховский напоминает об условиях посадки и просит:

– Повнимательней, Кирилл. Береженого и бог бережет.

Приземление проходит сложно. «Лавочкин» в начале пробега идет устойчиво, без изменения направления. Затем с потерей скорости появляется правый крен, и машина начинает уклоняться к снежному брустверу на краю взлетно-посадочной полосы, а его высота не меньше метра.

Чтобы не врезаться в сугроб и не скапотировать, я резко передвигаю ногами педали управления рулем поворота, создавая нагрузку на выпущенную стойку. Она не выдерживает и убирается. «Лавочкин» медленно ложится на фюзеляж и, юзом подползая к брустверу, останавливается.

Пока я докладывал командиру полка о выполнении задания, мой самолет подняли и отбуксировали на стоянку. При осмотре было обнаружено попадание трех бронебойных снарядов: один пронзил крыло и стабилизатор, два других, пройдя центроплан, нарушили систему выпуска и уборки шасси. Угодив в стойку, они заклинили шток цилиндра. Вот почему все мои старания выпустить ее ни к чему не привели. Машина подлежала серьезному ремонту. Жаль расставаться с испытанным боевым другом, сжились мы с ним…

Этот истребитель был построен на средства колхозника-пчеловода В.В. Конева из колхоза «Большевик» Бударинского района Сталинградской области.

Патриот просил передать его лучшему летчику фронта. «Лавочкин» вручили И.Н. Кожедубу, и я летал на нем после ухода Ивана из части. Самолет славно послужил Родине…

Моя предпоследняя, пятьдесят пятая личная победа памятна тем, что произошла накануне 27-й годовщины Красной Армии, в день моего рождения. А 23 февраля Указом Президиума Верховного Совета СССР я был удостоен звания дважды Героя Советского Союза.

Золотую Звезду вручил мне командир корпуса И.Д. Подгорный. Прикрепив к гимнастерке высшую награду Родины, по-отечески улыбаясь, он сказал слова, которые сохранились в моей памяти на всю жизнь:

– Я рад, что второй человек в вашем полку удостоен звания Героя Советского Союза дважды. Это высочайшая честь не только для Кирилла Алексеевича, но и для всех нас, кто бок о бок с ним сражается!