Крылатое племя

выпрыгнул. Белый купол парашюта заполыхал на ветру, его лизнуло пламя горящего самолета.

Тело Георгия Кузьмина упало в траншею переднего края наших войск. На другой день пехотинцы

привезли нам его партийный билет...

* * *

— Ваня, вас можно на минутку?

Невысокий, черноволосый офицер отделяется от группы летчиков и шагает вслед за девушкой, которая

тоже одета в летную форму.

— Слушаю вас, Лилечка.

Лиля упирается взглядом в грудь летчика, украшенную несколькими боевыми орденами, и умоляюще

произносит:

— Возьмите меня в напарники.

Летчик молчит, и девушка пускает в ход средство, подсказанное ей наивной и милой женской хитростью:

— Боевые сто граммов буду отдавать вам каждый вечер, ведь сама-то не пью.

Иван Борисов долго соображает, как бы поделикатнее отказать, чтобы не обидеть девушку...

Их было четыре в нашем полку. Четыре девушки-летчицы. Они составили женское звено, которым

командовала гвардии старший лейтенант Беляева. В звено входили Катя Буданова, Лиля Литвяк и Маша

Кузнецова.

Девчата летали на истребителях, участвовали в воздушных боях. И хорошо воевали. Например, на

боевом счету Лили Литвяк числилось восемь уничтоженных вражеских самолетов. Но этого им было

мало. Хотелось летать с самыми активными воздушными бойцами.

Особенно часто обращалась к летчикам со своей просьбой Лиля Литвяк. А мы всякий раз вежливо

отказывали. И не потому что не доверяли им, просто нам [116] трудно было бы пережить гибель такого

ведомого в бою. А ведь случиться всякое могло.

Со временем Лиля Литвяк все же добилась своего и стала летать в паре с опытным ведущим — гвардии

полковником Голышевым. Много раз ходили они на ответственные задания и всегда действовали

успешно, хорошо понимая друг друга.

Однажды им пришлось вести неравный воздушный бой против десяти вражеских истребителей.

Полковник погиб в воздухе, а его напарница покинула свой поврежденный самолет с парашютом. Но на

аэродром она не возвратилась. Мы так и не узнали, что случилось с замечательной девушкой Лилей

Литвяк...

* * *

На некоторых страницах летной книжки встречается знакомая роспись. Когда я смотрю на нее, то с

сердечным чувством вспоминаю Льва Львовича Шестакова, командира 9-го гвардейского полка, в моем

понимании — идеального командира.

Первое боевое крещение летчик Шестаков получил еще в Испании. Вернулся на Родину с орденами

Ленина и Красного Знамени. Перед началом Великой Отечественной войны сформировал полк и стал его

командиром.

Я много летал с ним в паре, и что ни полет — то наглядный урок. Вот, например, вылет, помеченный в

книжке датой 21 ноября 1942 года. Вели бой восьмеркой против двадцати вражеских самолетов. В первой

же атаке шестеро наших как-то отстали. Мы с командиром оказались вдвоем, сбили самолет противника.

Потом Шестаков ворвался в строй врагов, а я остался совсем один.

К счастью, вижу: наша шестерка все же приближается. Сбавляю газ, чтобы пристроиться где-нибудь на

левом фланге. Но вперед никто не выходит. За мной увязались и так шли до конца боя и до самой посадки

на аэродроме. Потом командир смеялся:

— А я специально вперед не выходил, чтобы дать тебе стажировку в роли ведущего группы.

Меня удивило редкое хладнокровие Льва Львовича, вздумавшего в горячке боя проводить «занятие» по

[117] групповой слетанности и психологические эксперименты.

Подвижный, энергичный, острый на язык, Шестаков всегда был душой нашего полка. Летчики уважали

его и любили, а кое-кто, зная крутой нрав «бати», побаивался, и не напрасно. За оплошность в бою, за

малейшее колебание он наказывал беспощадно, не принимая во внимание прошлых заслуг. Сам Лев

Львович был мужественным воздушным бойцом. Погиб он в конце 1944 года в бою над Проскуровом. На

земле, рядом с его самолетом, нашли обломки двух «юнкерсов». Одна из улиц города Проскурова теперь

носит имя Героя Советского Союза гвардии полковника Л. Л. Шестакова. [118]

В. Толстой. Начало конца

На командный пункт 1-й воздушной армии слетались в тумане. Подходя к месту назначения, маленькие

По-2 ныряли в мутные просветы, торопливо притирались к бугорку у деревни Сырококоренье, а затем

отруливали к большому сараю. Из самолетов вылезали генералы и офицеры, меняли шлемы на

хранившиеся в багажниках фуражки, подтягивали пояса, расправляли перевившиеся в пути лямки

планшетов.

Никто не вспоминал о только что пережитом напряжении и опасном полете. Возбуждение, пожалуй, сказывалось лишь в порывистых рукопожатиях и репликах.

— Давно перешел сюда?

— Сразу же после Кубани. А ты?

— Да уж с месяц как корпус здесь.

— Не знаешь, зачем вызвали?

— Услышим...

Собственно, уже сама встреча такого большого числа командиров авиационных корпусов и дивизий

говорила о важных причинах вызова. Тем более что на этом фронте давно не было активных действий.

Завтра — три года с начала войны. По-видимому, предстоит боевая операция. Операция! Какое емкое

слово! Оно ассоциируется с решительным хирургическим действием...

Обновленные избы, бревенчатые настилы-дорожки вдоль улицы, следы от автомашин и их скопление у

штаба — все вызывало удивление у тех, кто привык к скрытности, кто старался побыстрее замаскировать